Счастье мне улыбалось. Татьяна Шмыга
убежал на фронт. И остался там, хотя было ему тогда только пятнадцать. Встретились мы уже после войны, а потом жизнь нас развела и я на какое-то время потеряла его из виду. Вспоминала только, каким веселым, улыбчивым парнем он был. Сколько живу, а такой улыбки не видела ни у одного мужчины. И не потому, что я идеализирую свою первую любовь. Нет, назвать красивым Сеню было нельзя – обычное лицо с веснушками, правда, привлекали его умные серые глаза, их жизнерадостное выражение. Он весь буквально светился изнутри. И после войны, когда мы увиделись, это был бравый, энергичный офицер…
А потом… Как-то во время гастролей в Харькове в моем гостиничном номере раздался телефонный звонок. Это был Семен – он разыскал меня, увидев афиши. Пришел. Но теперь передо мной стоял уже совсем другой человек – какой-то опустошенный, угасший… Мы долго и откровенно разговаривали. Он понял, о чем я хочу, но не решаюсь его спросить, – видимо, прочитал в моих глазах немой вопрос.
– Не спрашивай меня, что со мной, почему я стал таким… Да, я честно выполняю то, что мне положено по службе… Да, я там на хорошем счету… Но все это не мое… – Семен понимал, что армия, где все по ранжиру, где трудно быть индивидуальностью, личностью, тем более такой незаурядной, как он, – это не его стезя. Но продолжал служить, насилуя себя, мучился…
Самое страшное произошло потом. Это было в конце 60-х годов. Семен и его друг (то ли тот был замполитом, то ли им был Семен, точно не помню) узнали про своего командира, генерала, неприятные вещи – что, используя свое высокое положение, он ворует или что-то в таком же роде. По кодексу офицерской чести Семен с другом не могли не пойти к командиру и все ему высказать прямо и откровенно. И случилась трагедия – генерал застрелил их обоих, а затем покончил с собой… Другу моего детства было около сорока лет… Похоронили его в Москве. Помню, собрались тогда в Дровяном, у его родителей, все наши бывшие девчонки из близлежащих переулков, с Ульяновской улицы… Те, кто когда-то был влюблен в лучезарного московского мальчика Сеню Канторовича…
Как это ни покажется сейчас странным, но, заканчивая ГИТИС по специальности артистка театра музыкальной комедии, я вовсе не увлекалась опереттой. По сути дела, я и не знала толком этого вида искусства, потому что любила оперу, выросла на спектаклях Большого театра. Мне казалось, что я по своей природе призвана заниматься совершенно другим – камерным пением. В институте, в классе Доры Борисовны Белявской, я продолжала петь романсы, которые любила и мой педагог, оперные арии, а отрывки из оперетт пела мало. К дипломному экзамену мы подготовили хорошую программу, где была песня Дездемоны об ивушке из «Отелло» Верди, другие классические произведения. Но поскольку нас ориентировали на работу в театрах музкомедии, то в программе была, конечно, и обязательная опереточная ария.
В Московский театр оперетты я впервые попала, когда была на четвертом курсе института. Как студенты специального учебного заведения, мы могли бесплатно ходить в некоторые театры: