Железный поход. Том третий. След барса. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
расступится твердь и поглотит меня, если я иду… по неверной тропе!»
Страшен был Дзахо в своем исступлении: темные судороги уродовали исхудавшее лицо. И вновь, как тогда, на пепелище родного аула, Бехоева сотрясло бешенство от бессилия, от невозможности изменить всесокрушающий слепой ход судьбы; вонзить в ее бездушную суть булатный кинжал, пригвоздить свинцом к отвесной скале. Но если тогда он терзался невозможностью предотвратить гибель обезумевшего от резни Аргуни, то теперь – от упущенного, столь судьбоносного выстрела…
Сами люди аула в глубокой тишине напряженно ждали решения старейшин и весомого слова Ахильчиева. Долго совещались седобородые судьи, сердито потрясали посохами, качали колючими бритыми головами, жарко взирали то на труп Вахида Данагуева, то на стоявшего со своими нукерами мюршида.
Наконец плотное кольцо старейшин треснуло, распалось. Все вернулись на свои места. Народ взволнованно ждал приговора. И среди общего настороженного молчания зазвучала речь патриарха тейпа Ханапаши.
Однако из-за слабости голоса старца Дзахо не расслышал сказанных слов, зато услышал раскаленные, как угли, слова Джемалдина-бека:
– Это был он! Его след – Бехоева! Опять скрылся, шакал… Зарезал и ушел… Наш брат Вахид – седьмой на его счету! Волла-ги! До него были: Тахир, Адоду, Магомет, Алимхан, Эдиль-Гирей, Нукка… и вот теперь Вахид! Цххх! Все были мужчины. Горцы. Воины. У всех остались дети… У Вахида – трое. У меня и у вас тоже дети… Отомстим за кровь! Будь проклят, шайтан!
Ахильчиев вновь ненавидяще полоснул огненным взглядом немые контуры черных скал и, проникновенно воздев к небу глаза, как истинный мусульманин, поклялся Аллахом:
– Э-э-эй! Я знаю, ты слышишь меня! Помни, Дзахо… Помни, сын шакала, я все равно найду тебя… Вырежу кинжалом твое сердце и брошу его на съедение собакам моего аула. Билла-ги! Если ты мужчина, объявись на моем пути! Если нет, бабьи хечи надень и уйди с дороги.
– О, Джемал! Защитник наш… Да осветит твой путь Аллах! Спасибо тебе! – Мать убитого рухнула на колени, по-собачьи, на четвереньках подползла к беку и, цепко схватив узловатыми, изработанными пальцами его кисть, исступленно стала ее целовать, орошая слезами. – Убей! Найди и убей его, благородный Джемал! Ты ходишь по земле в лучах милости самого Аллаха… Ты сможешь! А-а-а-аа… да-дай-и-и!! Вырежи их всех до седьмого колена, Джемал!!!
Мюршид холодно отдернул кроваво мерцавшие рубинами пальцы, свел воедино и без того сросшиеся грозные брови. Понятливые сестры старухи, Хабибат и Хайкяху, под руки волоком оттащили впавшую в безумие мать.
– Хаджи, – все тем же твердым, не терпящим возражений голосом произнес Джемалдин. – Ты останешься за главного вместо меня. Часть людей отправь по следу аргунского пса… Остальные пусть охраняют ущелье. Сердце вещает мне: новая беда сторожит наш аул.
– Куда же ты направишь коня, бесстрашный Джемал?
Ахильчиев поднял голову, вгляделся в гудевшую роем толпу. Непреклонный взгляд его встретился