Искушение Ярославны. Святослав Воеводин
руками так быстро, что они стали похожи на крылья мельницы на сильном ветру. – Мне еще рано.
– А кто себя взрослой называл? – поддела Елизавета.
– Так не во всем же. Замуж мне рано, – Анна перешла на шепот. – Я и не хочу вовсе. Я лучше из дому сбегу, чем под венец пойду.
– Не пойдешь. Побежишь, как приспичит.
– А вот не приспичит!
Елизавета вздохнула:
– Я тоже так думала, когда мне было столько же, как тебе сейчас. Ладно, не будем об этом. Давай уже наверх подниматься. Иначе ведь не уйдешь?
– Ни за что! – торжественно заявила Анна и, держа меч наготове, ступила на лестницу первой.
Ступени были такие высокие, что девушкам снова пришлось задрать юбки. В таинственном полумраке их кожа казалась очень бледной и светящейся. Иногда Анна задевала клинком камни, и те отзывались звонким лязгом, вспугивая птиц в нишах и закутках. К тому времени, когда сестры преодолели половину пути, внутри башни летало несколько потревоженных голубей и один подслеповатый ворон размером с петуха. Отшатнувшись от его крыльев, Елизавета опасно покачнулась на узкой лестнице, прилепившейся к стене. Анна тотчас очутилась рядом, замахнулась на ворона мечом:
– Кыш, проклятый!
Словно сообразив, что с этой девчонкой шутки плохи, черная птица протиснулась в бойницу и, теряя перья, была такова. Голуби тоже разлетелись. В мрачном, холодном колодце не осталось никого, кроме двух девушек, упрямо карабкающихся вверх. Обе молча сопели. Похоже, даже отчаянной Анне было не по себе, пока они не выбрались на вымощенную каменными плитами площадку.
Несмотря на яркое солнце, здесь было прохладно из-за порывов ветра, долетающих от Славутича. Дубравы и березовые рощи вокруг Киева успели порыжеть и побуреть и казались ржавыми на фоне соснового леса, протянувшегося вдоль берега. Пейзаж дополняли белоснежные песчаные косы и черные пашни внизу.
– Зима скоро, – прошептала Елизавета, не заметив, как прижала ладони к груди. – Так не хочется уезжать.
– А давай мы тебя спрячем, – предложила Анна. – Как будто ты потерялась. Отсидишься, пока Гарольд другую девицу сосватает. Я тебе буду еду носить, нитки для рукоделия, книги романские…
– Я и читать-то не умею.
– Зато я выучилась. Языки разные, а буквы одинаковые. Чудно. Все хочу свои выдумать, чтобы никто, кроме меня, не понимал.
– Эх, сестренка, сестренка! Какая же ты у меня…
Елизавета поспешно прикусила язык. Анне вряд ли понравилось бы, если бы ее назвали маленькой.
– Какая? – подозрительно спросила она.
– Хорошая, – нашлась старшая сестра. – Прилежная, умная, добрая.
– Все не так, – призналась Анна со вздохом. – Я лентяйничать люблю, и молитвослов никак не запомню, и серчаю часто.
– Еще и честная, – улыбнулась Елизавета. – Трудно тебе придется, сестренка.
– Почему? – удивилась Анна, подняв брови и вытянувшись в струнку в ожидании ответа.
«Потому что обломают тебя, как куст сиреневый, – подумала Елизавета. – Мужам подавай жен покорных