Новый Олимп. Алексей Гравицкий
как со смертной женщиной. Ей можно было только восхищаться.
– Я покурю снаружи, – хрипло проговорил я, чувствуя, что задыхаюсь от восхищения.
– Конечно, – улыбнулась богиня.
Сигарета гуляла в непослушных пальцах. Я кое-как прикурил и затянулся полной грудью. Наваждение медленно отступило. Чёрт бы подрал эту чудо-женщину. Как она это проворачивает? Снова пустив дым в лёгкие, я перешёл через улицу и влился в толпу, окружившую музыканта. Тот перебирал струны, и мне стало ужасно любопытно посмотреть, насколько я угадал с его внешностью. К удивлению моему, не угадал вовсе. Не было никакого парня в эльфийском костюме. На тротуаре в кругу слушателей сидел бомжевато одетый старик с козлиной бородкой и выдающимся носом. Лицо его испещряли глубокие морщины, говорящие о необыкновенно богатой мимике, из-под кустистых изогнутых бровей на зрителей глядели удивительно живые глаза. В них было что-то молодое, озорное. Сам старик выглядел поджарым, тощим и подвижным, как бродячая собака.
Тонкие длинные пальцы музыканта перебирали струны незнакомого инструмента, напоминавшего нечто среднее между арфой и гуслями.
– Я спою вам о великом нарте Сослане, – с видом былинного Баяна поведал старик, перебирая струны. – О том, как закалили его тело и как обрёл он свою неуязвимость.
В этом театрализованном представлении было что-то наивное до комичности, но я не успел улыбнуться. Старик запел, и все мысли о наивности, комичности, театральности улетели прочь. Голос уличного музыканта звучал негромко, но в нём было столько мощи, столько веры, что всякие мысли о неискренности пропадали сами собой.
Старик пел о мальчике Сослане, родившемся из камня, что рос не по дням, а по часам. И о том, как мальчик дерзко отвечал старшими и требовал, чтобы его отдали небесному кузнецу, дабы тот закалил его в молоке волчицы. Люди племени нартов жили тогда в мире с небожителями и мальчика отвели к небесному кузнецу Курдалагону, озвучив ему требование Сослана. Небесный кузнец согласился закалить мальчика и велел выдолбить из ствола большого дерева ладью, достать сто мешков угля и сто бурдюков молока волчицы.
Когда всё было исполнено, Сослана положили на дно оврага и завалили углём. И сто мехов раздували угли докрасна. И полыхали угли до тех пор, пока лицо мальчика не раскраснелось и не появилась на нём улыбка. Тогда наполнили ладью волчьим молоком из ста бурдюков, и выхватил небесный кузнец Сослана из раскалённых углей и бросил его в ладью. Зашипело молоко, превращаясь в белый пар. И закалилось тело Сослана, и превратилось оно в чистый булат.
Но тот, кто резал ладью, ошибся и сделал её на четыре пальца ниже. Не уместился Сослан в ладье, согнул колени, и не покрыло их волчье молоко, и не закалились его колени…
Старый музыкант замолчал, пальцы всё ещё теребили струны странного инструмента. Над притихшей толпой лилась светлая грустная мелодия.
Я стоял, как громом поражённый. Одно дело было вслушиваться в песню издалека, совсем другое