Я у себя одна, или Веретено Василисы. Екатерина Львовна Михайлова
чулок, – мне от спиц светло!
– Тебе за огнем идти, – закричали обе, – ступай к Бабе-Яге!
Совершенно дурацкое дело – объяснять, почему веретено, Василиса и какое это имеет отношение к названию «Я у себя одна» и женским группам, которые я уже довольно давно веду. Почему, к примеру, не «Коклюшки Кассандры» или «Наперсток Натальи»? Так и вижу пару-тройку ироничных коллег: «веретено», конечно же, фаллический символ, а Василиса – имя несколько двуполое, а все вместе – это, разумеется, зависть к пенису, как завещал дедушка Фрейд. Ребята, я вас все равно люблю и уважаю. Другие коллеги, исповедуя иные профессиональные верования, склонятся к идее женской инициации с символикой нити судьбы, ритуалом зимних посиделок; а то еще и этимологией имени Бабы-Яги побалуют. Вишь, то ли она просто-напросто «ягая», злая то есть, то ли русифицированная версия Бабай-Аги. И тоже хорошо. Объясняться – занятие неблагодарное, ну его совсем. А дело было так.
Сказка про Василису – имеется в виду та, в которой девочка получает в наследство от умирающей матери волшебную куколку-помощницу и по приказу мачехи идет за огнем к Бабе-Яге – стоит в ряду «женских» сказок несколько особняком. Героиня вспоминается не кротостью, красотой, бесконечным терпением или тем, как она отказывается от себя во имя, сами понимаете, большой Любви – то есть не добродетелями «хороших девочек», а чем-то еще. За своим испытанием, за страшноватым, но необходимым светом она идет в темный лес одна: ни далекий отец, ни проезжающие по другим дорогам добры молодцы ей не помощники, вся надежда на себя да на куколку. Решение и помощь находятся совсем не там, где их принято искать в «женских историях». Как сказали в одной группе: «Золушка едет в заколдованной карете, на ней все чужое, все иллюзия; Спящая Красавица вообще лежит себе и ждет принца, а Василисе ждать нечего, и она идет пешком. И хотя все кончается, как положено, свадьбой – путь другой, решение другое». Во многих женских группах как-то сама собой эта сказка оказывалась сказкой «про другое».
Например, про то, что наступает в жизни такой момент, когда гаснет свет, а идти за ним приходится далеко, в страшный темный лес, к Бабе-Яге. Или про то, что кому-то и «от булавок светло», но довольство этим булавочным светом – до поры. Или про то, что волшебная куколка и материнское благословение спасают и в черный час, только в жизни куколку порой приходится делать своими руками, а за благословением отправляться в нелегкое странствие, искать его трудно и настойчиво, когда – в туманной семейной истории, в родовой мифологической прапамяти, а когда и вовсе не в своей кровной семье. Или про то, что некоторые вещи никак, ну никак невозможно узнать раньше срока: есть такое знание, до которого еще дожить надо, а до того оно чужое и бесплодное. Или про ненадежную, в самый неподходящий момент поворачивающуюся спиной «фигуру отца», который, понятное дело, порой и не отец вовсе. Или про то, как страшит непонятное, не встречавшееся в предыдущей жизни – и как важно бывает все-таки в этот опыт войти…
У всякой сказки смыслов и тайн много. Да, есть