Синий туннель. Евгений Савойский
конце коридора. Человечек, обозначающий мужчину, все тот же, что и шесть лет назад, просто намного бледнее. Я вошел в туалет и сходил по-маленькому, особенно того не желая, и если выражаться по-военному, то сходил превентивно, затем сел на подоконник, в туалете, что хорошо, по-прежнему было окно со всегда полуоткрытой форточкой. Холодный ветер хозяйничал в сортире, но я-то в куртке, мне все равно. Я сижу и как будто жду чего-то важного. На стене, над одним из унитазов, кто-то написал маркером «No way». Я без смысла всматривался в букву «W», пока наши с ней гляделки не прервал звук открывающейся двери.
В туалет вошел Саша Рори. Он вел себя так, словно ожидал меня здесь увидеть. Будто бы пришел в туалет не за тем, зачем обычно сюда ходят, а за разговором со мной.
– Сказать тебе, почему отец тебя выгнал?
– Будь любезен, скажи.
– Для начала скажи мне, что у тебя с Машей.
Я слез с подоконника, развел руки в стороны.
– Теперь ничего, да и никогда ничего серьезного не было.
– Для тебя, я так понял, любовь и привязанность – ничто?
Я кивнул – кивнуть было гораздо проще, чем объяснять, чем именно для меня являются любовь и привязанность. Саша Рори смотрел так, словно бы в любой момент мог ударить.
– Давай ближе к делу, – сказал я. – Почему твой отец выгнал меня?
Саша ответил, и я его зарезал.
Не из-за ответа вовсе – я чувствовал, что поступаю правильно, хотя я так не поступал ни разу в жизни, да и поводов не было.
Желчь. Кровавые разводы оказались повсюду на стене, на окне, на туалете. Ничего нет в грехе, сказал я себе. Так надо. Я вытер кровь со своей куртки. Вывернул ее наизнанку, чтоб никто ничего не понял. Затем понял, что сглупил, – я же не вымыл ее, как следует, – и постарался вытереть ее изнутри первой подвернувшейся под руку тряпкой, уделяя особенное внимание рукавам. Саму тряпку затем смыл в унитазе. Кровь врага, получается, тоже смыл. На самого врага не бросил и единого взгляда. Теперь его часть в виде крови будет покоиться в канализации. Кровь превратится в воду и попадет в школьную столовую. Из нее сделают суп, а суп, так или иначе, попадет в канализацию – часть врага будет блуждать по сточным водам, пока окончательно в них не растворится. Прокрутив в голове это плохое веселье, я открыл окно – ветер пахнул на меня своим свежим зимним перегаром, и я, держа под мышкой испачканную куртку, вскочил на окно, едва не ткнулся глазом в угол полуоткрытой форточки, затем выпрыгнул и прямо в воздухе подумал и испугался, что не замел все следы. Порою я волнуюсь по мелочам. Но меня легко успокоить. Скажите только что-нибудь утешающее, даже то, во что я сам не верю – и мне сразу же станет легче. Я вонзился ногами в сугроб, взглядом нашел мусорку, потопал к ней – со стороны мой путь к мусорке мог показаться превозмоганием, карабканьем на Эльбрус. В одном свитере мне должно быть холодно, но холода я не чувствовал. Я нашел в мусорке относительно чистый и бесхозный пакет и сунул туда свою куртку. Почесал нос, обогнул