Дорога из жёлтого кирпича. Анастас Волнян
мастифья голова, рассеянно глядя в сторону. Мастиф де Сад. Гора де Говёх. Кусок Сатана.
Тмин осел. Этого он уже пропустить не мог: этот чёртов знак. Никак Велиз услышал. Совершенно не хотелось задавать вопросов. Но он, конечно, спросил:
Какая же стоимость?.. Билета.
Большой повернул к Тмину грузную голову. Присмотревшись, Тмин увидел, что лицо это – не окончательно неприятное: глаза небольшие, почти одного размера между собой. Внимательные. Выражение лица, в общем, не угрожающее (хотя и красноватые, нахер, широкие зрачки). Нос прямой, лоб высокий. Черты скорее правильные, хоть и крупные. Зато без чёрных пор. Тмин чувствовал, как становится податлив, будто пластилин.
В три раза дороже обыкновенной.
От этой информации нервы вонзились в пластилин проволокой. Нутро свернулось клубочком и уползло. Стало понятно, что дело недоброе. Тмин уставился на чистые листы. Зачем было спрашивать? Он напишет и так. Надо только дойти до хатки, закрыться.
Я – Гумер, – глухо, почти застенчиво, сказал сосед.
Тмин растерялся: эта мощная гора, тень, огромная псина решила знакомиться. Разом практически открыв ему свою сущность – не то про эротические пристрастия, не то про иноземный велизов мистицизм, лихую сверхъестественность, литературный привет.
«Я – Гумер: даёшь угрюмей, из-за Элли обезумел, бываю шумен, не рад себе, как в аду игумен, чуме подсуден, гоняю мумий, мне душно в человеческом костюме, я вольнодумен! Да, я БЕЗУМЕН! Раунд!» – секундой пронеслось у Тмина в голове. Он увидел персонажа и спохватился.
Я – Тмин, – произнёс с торжественной неизбежностью и протянул руку.
Элли
Очень приятно, – добавил, чувствуя как сухость забивает горло.
Тоскливой своей вдумчивостью Гумер и правда смахивал на мастифа. Взгляд Тмина вдруг приметил, какие мощные у него ляжки-лапы. Стало неловко.
Мне пора, – тихонько и, по возможности, незаметно решил свалить.
Гумер понимающе кивнул.
Никуда тебе не пора, – пробасил и откинулся на спинку лавки, будто укореняясь здесь на века. Тмин безвольно стёк вниз.
Ты спрашивал про цену, – томительно помолчал, – Радости и горя у людей ограниченное количество. У всех поровну. Догадываешься? Просто кое-кто больно бережет. Скупердяи. Доживают до седых мудей на честном слове – пока уж совсем огонёк не стухнет, песок не посыпется. А кто-то транжирит без остатка, будто завтра умирать. И умирают. Кто-то горе выбирает хлебать в начале, а счастье оставляет на сладенькое, кто-то – наоборот. Обычно, конечно, самое вкусное съедают в начале. Но тогда долго томятся и причитают в конце. В любом случае, как расходуют – так на небеси. С Элли расход выше: жизнь бьёт ключом, все дела. Не для скряг. Больше половины отдашь, чего имеешь.
За лавкой в кусте сентябринок шевельнулся ранее смутивший Тмина Одуван. Он лежал здесь с руками под головой и глядел в небо, прислушиваясь. Голубела безразличная высь, бежали белые шерстяные облака и ветерок чуть теребил ватный одуван. Цвело, против всякой