«У времени на дне»: эстетика и поэтика прозы Варлама Шаламова. Л. В. Жаравина
Читать «Разговор», конечно, нелегко: он неоправданно затянут, перегружен деталями, не свободен от повторений. Однако первое негативное впечатление смягчается по мере постижения авторского замысла.
Трактат Тредиаковского написан в жанре беседы между чужестранцем и россиянином. «О буквах, и правописании нашем захотелось мне рассуждать» – так, словно извиняясь перед собеседником, россиянин объясняет предмет разговора, который заключается «в самой мелочи». Чужестранец искренно разуверяет: «в буквах токмо вся состоит человеческая вечность»3. Актуальность подобного обмена мнениями обусловлена необходимостью орфографической реформы: из 45 букв алфавита, полагает автор, «наш язык не требует больше 29» или «на большой конец» 30 (с. 9). Далее следуют вопросы чужестранца по поводу той или иной литеры и пространные рассуждения на этот счет его российского оппонента.
Сам Тредиаковский возводил ответно-вопросную форму своего произведения к знаменитым диалогам Эразма Роттердамского. Но не менее очевидны античные (сократовские) истоки, а также византийские жанровые параллели, к которым относился распространенный в раннехристианскую эпоху жанр эритиматы. Не случайно собеседники, отстаивая важность «орфографических обыкновений», ссылаются на Евангелие: «Сам Вседержитель, изъявляя Свою предвечность, не единократно Себя в Откровении Альфою и Омегою называет» (с. 5).
Давая детальное описание каждой буквы и приводя свои соображения по поводу нужности (или ненужности) некоторых, Тредиаковский замечает: «Новость или перемена в орфографии не церковная татьба: за нее не осуждают на смерть. Также новость оная и не еретичество <… > вся распря орфографическая есть распря токмо грамматическая, а не теологическая» (с. 8). Тем не менее только религиозно ориентированному филологу могут принадлежать слова о «немногим у нас ведомом великом и первейшем Орфографическом таинстве» (с. 28).
Все это делает «Разговор о правописании» трудом, достойным средневекового схоласта, преклоняющегося перед «словом написанным». Константин – Кирилл Философ, в частности, утверждал: «душа безбуковна мртва являеть ся в человецехъ»4. Некоторые религиозные деятели, исходя из учения о богодухновенности церковных книг, считали орфографию, как отмечалось, неотъемлемой частью ортодоксии. Известна орфографическая требовательность книжников-исихастов; можно говорить об «алфавитной мистике» гностиков и т. п. Книга (в виде свитка или кодекса) – непременный атрибут иконописных изображений Христа, апостолов, пророков, некоторых святых. «Алфавит следует за религией», – утверждал Д. Дирингер, отдавший немало сил изучению и сопоставлению алфавитов различных народов5.
Подобно христианским подвижникам Тредиаковский настаивает на божественной инспирации буквенных начертаний, с любовью описывает литеры, имеющие, по его мнению, эстетическую значимость. Отсюда проистекают дидактизм и безапелляционность некоторых суждений, что дает основание