Февраль. Ирина Юрьевна Воронцова
ж, начнём знакомство, – продолжил Габриель, убедившись, что мы с Франсуазой удобно уселись, и лишь тогда сел сам – на свободное место рядом со мной. В этом я тоже увидела добрый знак. – Позвольте представить, мадемуазель Вермаллен, Габриэлла, моя тёзка.
– Рада с вами познакомиться, мадам Лавиолетт! И, мадам Морель, у вас просто потрясающая брошка! Я всегда любила янтарь, но он, увы, не подходит к цвету моих глаз!
Определённо, девушка была само очарованье! Добрейшая, искренняя и непосредственная, отличительные черты её нежного возраста. Я в восемнадцать лет тоже была такая, знаем, проходили. А вот Франсуаза зарделась от похвалы, невольно коснувшись той самой брошки, что отметила Габриэлла Вермаллен. Я подумала с тоской, что, кажется, давненько моя бедная подруга не слышала в свой адрес никаких добрых слов – лишь бесконечные язвительные упрёки от меня, и ничего больше. Неудивительно, что она так польстилась этой самой обычной вежливости! А я почувствовала себя ужасной подругой в тот момент. Надо бы это исправить. Куплю Франсуазе что-нибудь приятное, у неё как раз день ангела скоро… И скажу, от всего сердца, что люблю её. То-то она удивится. И наверняка подумает, что я больна.
Ах, я, кажется, отвлеклась?
– А это мадам Вермаллен, моя матушка, – перехватила инициативу Габриэлла, и с улыбкой обняла за плечо грузную, толстую женщину в чепце. Ничего общего, если хотите знать моё мнение! Габриэлле, видимо, сказочно повезло уродиться в отца. Старшая Вермаллен была пугающе некрасива, неприлично толста, и выражение лица имела такое, словно в глубине души яростно презирала весь мир. Правда, когда она смотрела на дочь, её бесцветные глаза вспыхивали любовью и заботой, но это не долее трёх секунд, а дальше – уже по известному сценарию.
Бог мой. Если я в её годы буду такой же неприятной и отвратительной, нужно будет непременно попросить Франсуазу задушить меня. Что-что, а это она рада будет сделать, в отместку за все мои обидные слова и выходки в свой адрес! Я криво усмехнулась, и заверила старшую Вермаллен, что безумно счастлива познакомиться с ней, а разве может быть иначе?
– Господин Вильгельм Лассард, подданный австро-венгерской империи, прошу любить и жаловать, – объявил Габриель, когда я перевела взгляд на полноватого венгра, сидевшего по правую руку от графини. Вот уж не знаю, кто из них был более отталкивающим – мадам Вермаллен, или Лассард! Впрочем, нет, она уступала ему – по крайней мере, она была изысканно одета и красиво причёсана. У Лассарда же причёсывать было уже нечего, голова его напоминала бильярдный шар, такая же гладкая и блестящая. Время от времени он промокал извечно потеющий лоб платком, и то и дело улыбался влажными губами. Отвратительный это был господин! И рубашку носил несвежую! Герой любовник, да? Не знаю, как Габриелю пришло такое в голову. Должно быть, он в шутку это сказал, или, вероятно, Селина не так его поняла. Или, что ещё более вероятно, добавила от себя – людям свойственно преувеличивать.
А Лассард возьми