Сильнее смерти любовь. Мать солдата. Отсутствует
котором они написали: «Мы всегда будем помнить, что ваши подарки помогли нам пережить эту зиму». Можно ли после этого останавливаться?
Я тридцать восемь раз ездила в Чечню с подарками, которые для ребят собрали прихожане московских и подмосковных храмов. Но ни разу за все 38 поездок, вручая пакет (а мы вручаем подарки только лично в руки солдату), я не спросила: какой ты, сынок, национальности, какого вероисповедания? Ребята стоят плечом к плечу: и буддисты, и мусульмане, и православные – все они служат России, Отечеству своему, и, по моему глубокому убеждению, их нельзя делить. Это – настоящее воинское братство. Может быть, оно есть и «на гражданке», я не знаю, здесь я меньше общаюсь.
Солдатская мать
Но знаете, как удивительно меняется отношение к вере, к Православию. В 90-е годы кроме Жени в нашем поселке я не видела, чтобы носили крестики. Может быть, и носили, зашивая в карманчики и воротники, стесняясь, боясь быть высмеянными. Но Женя своей веры не стыдился никогда. А я тогда, член партии с огромным стажем, пыталась переломить его устремления, потому что мне казалось тогда, что это – трагедия, мне казалось, что я вообще не состоялась как мать, что это мое полное поражение. Так казалось тогда.
А сейчас, совсем недавно, я перевозила в Чечню восемь тысяч крестиков. Восемь тысяч – вдумайтесь! Это говорит о том, что меняются времена. И когда входишь в палатку, в которой живут по 8-12 солдат (не все они русские, есть среди них люди разных национальностей), и всегда в углу – икона, по большей части – Божией Матери. Живут трудно. Кто побывал на войне, тот знает, что это такое – солдатская палатка. И ребята, не стесняясь, твердо и четко говорят, что они люди верующие.
Или вот еще примета времени: входя в кабинеты высокопоставленных людей, – и в ФСБ, и в МО, и внутренних войск, – я вижу в углу целый иконостас. Меняется ситуация.
Все проблемы армии остро мною переживаются, и я жду, и желаю всем сердцем, чтобы общество повернулось к людям в военной форме, чтобы относилось к ним без осуждения, а с братской любовью.
У нас ребят в госпиталях огромное количество после Чечни. А сейчас уже из Абхазии (где граница с Грузией) они начали поступать, из Дагестана тоже – в общем, с Кавказа идет непрерывный поток раненых. И вокруг меня собралось уже немало людей: мамы, бабушки, молодые люди и даже школьники.
Понимаете, у нас есть дома престарелых. Там тоже людям плохо. Но я не могу туда пойти – это не мое. А в госпитале с ребятами мне легко, потому что они – подранки, и я – подранок. Только их раны видны, а мои не видны. Я их понимаю, я их люблю и в каждом из них ищу частичку Жени. Ну что же, мы не выбираем, просто Бог определил мне такой путь. И вот он такой, какой есть.
Я не могу объяснить многого из того, что происходит в моей жизни. Я летаю в Чечню, езжу в госпитали, но хочу, чтобы вы поняли: меня давно нет, меня убили в том же подвале. Это жизнь моего сына продолжается: руки и ноги – мои, а душа – Жени. Мне часто хочется себя ущипнуть, чтобы убедиться