Образ ритора в советской словесной культуре: учебное пособие. Андрей Петрович Романенко
она и проповедовала, и учила, и философствовала, и пропагандировала. Это повышало ее риторическую нагруженность и делало смысловым центром всей речевой деятельности общества. Русская философия рассматривала художественную литературу в качестве своего важнейшего источника и материала. Фигура писателя оказывалась чрезвычайно авторитетной. Н.В. Гоголь, например, так определил русского писателя: «При одном имени его уже объемлются трепетом молодые пылкие сердца, ответные слезы ему блещут во всех очах <…> Нет равного ему в силе – он Бог!» («Мертвые души»).
Вместе с этими процессами в литературе шло вытеснение риторики как нормативной теории прозы поэтикой, на что обратил внимание В.В. Виноградов. В книге «О художественной прозе» он рассмотрел эволюцию русской словесности с XVIII до середины XIX в. в связи со «смысловыми превращениями» ее описания – риторики и поэтики (слова в виноградовских цитатах выделены автором. – АР.). Этот анализ показывает становление риторичности русской художественной литературы «как особой категории словесного построения» [Виноградов 1980: 75]. Отмечается, что «проблема риторических форм (в отличие от поэтических) окажется необыкновенно существенной для понимания изменений в структуре и составе той языковой деятельности, которая в разные эпохи выполняла функции литературы в нашем смысле» [Виноградов 1980: 75]. Вырисовывается следующая картина.
Период с XVIII по 40-е годы XIX в. характеризуется настойчивыми попытками нормализаторов словесности дать критерии разграничения поэзии – художественной словесности и прозы – нехудожественной словесности (в этом, риторическом, смысле будем далее употреблять термины «поэзия» и «проза»), «Можно даже сказать, – пишет В.В. Виноградов, – что проблема красноречия в литературном аспекте целиком сводится к вопросу о соотношении понятий «поэзии» и «прозы» как основных категорий «литературы». Ведь понятие «прозы» как «красноречия» устанавливалось всегда соотносительно с структурой «поэзии». В определении взаимоотношений «поэзии» и «прозы» в русской литературе еще с XVIII в. наметились два направления: одно, утвержденное авторитетом Ломоносова, обосновывало разницу между поэзией и прозой на внешних формах стиха; другое – искало внутренних форм дифференциации» [Виноградов 1980: 104]. Критерии разграничения были сформулированы, в результате чего определялись и разграничивались поэтика и риторика как части теории словесности. Эти теоретические и нормативные положения отражали ситуацию в русской словесности. Тогда же формируется художественная проза, возникают новые «синкретические» жанры: роман, повесть, сказка. «Эстетические теории не всегда диктуют нормы литературе, часто отстают от нее, но в 30-х годах проблема поэтического в прозе объединяет и теорию и практику литературы в одной общей задаче, хотя формы ее решения были разные. Высокая университетская наука отражала с некоторым запозданием положение «теории поэзии» на Западе» [Виноградов 1980: 112].
С 40-х годов