Нейтральной полосы нет. Евгения Леваковская
интереса. Их участковый инспектор. Подумаешь, большое дело.
О многом они, конечно, не знали и не должны были знать. Но все-таки Никита часто задумывался над их нелюбопытством и считал, что ребята должны больше интересоваться работой милиции. Задумываться перестал, когда Вадим заметил ему:
– А в этом твоя вина, между прочим. Ты их и доложен заинтересовать.
– Какая же сегодня граница, Марина, – сказал Никита. – Скоро гости приедут. Завтра если только.
Он обнял девочку одной рукой, прижал к себе. Она засунула пальцы в короткие рукава прошлогоднего пальтишка, положила голову к нему на плечо. От волос ее пахло теплым, домашним.
– А тетя Ира приедет? – спросила Марина.
– Приедет. Куда ей деваться? Тетя Ира при нас. Вроде Ивана Федотовича.
– У Ивана Федотовича жена есть.
– Что толку? Жена-то чокнутая.
– Никита! – укоризненно произнесла Галя, Маринкина мать, Вадимова жена, не ко времени скрипнув дверью за их спинами. Теплое облачко вырвалось на крыльцо, запахло горячими пирогами. Никита шумно потянул носом и взглянул на часы.
– Выбирал бы ты выражения, – продолжала Галя. – Ты не думай, что это шик. Это в тебе еще детская болезнь играет. Вадим, когда в следователи выходил, первое время тоже без жаргона – ни на шаг.
– Никита не следователь, – ревниво поправила Марина. – Никита будет сыщик!
– Ух ты! – Никита похлопал Маринку по плечу. – Все равно, Маринка. Что эти следователи! Им поймай да приведи, тогда они, может быть, чего-нибудь и состряпают. Так или нет?
Смеясь, он повернул голову и заглянул в близкое Маринкино лицо. Но Маринке уже хотелось заступиться и за отца. Она не нашла что сказать, круглые, ясные глазки ее смотрели откровенно жалобно, а губы, со вкусом произнесшие шипящее слово «сыщик», так и остались напряженно раскрытыми, словно она показывала свои беленькие, широкие, как у зайчонка, резцы.
– Нет, как вам нравится? – спокойно подивилась Галя, – Только еще от тебя не хватало слышать хвалу угрозыску.
Галя прикрыла дверь. Вкусные запахи растаяли. Никита обернулся посмотреть, одета ли она. Лужи были еще зрячие, отражали легкие ветви и высокое небо, но воздух к вечеру заметно холодел.
Галя стояла в Никитином ватнике, опершись на косяк. У нее были такие же спокойные, голубые, чуть выпуклые глаза, как у дочери.
Тоже, конечно, русская некрасавица, а вот поди ж ты – отбила Вадима у красивых девчонок. Не суетилась, не обихаживала – это Никита хорошо помнит, – а взяла да и отбила. Есть в ней приветливое, плавное достоинство.
– Хватит вам сумерничать, зябко все-таки, – сказала Галя и ушла в дом.
Последний апрельский вечер не похож был на сумерки. На белую ночь он был похож, и даже странным казалось с земли, что в таком светлом небе всплывают мелкие острые звезды. Потемнели редкие, сохранившиеся с зимы, пожухлые листья винограда, жилистые плети которого до крыши окутали дом. На них уже набухали мощные, невидные сейчас почки.