Студеный флот. Николай Черкашин
командиру эскадры, выпадала куда более скромная, но отнюдь не менее хлопотливая роль – готовить подводные лодки к выходу на боевую службу: учить командиров, отрабатывать экипажи в северодарских полигонах, поддерживать объявленную боевую готовность и заниматься таким неблагодарным делом, как укрепление воинской дисциплины, организация службы войск и благоустройство гарнизона. А пользовались плодами его трудов и флагманских специалистов всегда другие. Это как старший конюший, который объезжает лошадей, обихаживает их, а потом подает хозяину для скачек. Все призы достаются, конечно же, наезднику, на долю же старшего конюшего – чаще всего недовольные окрики, выговоры, строгачи, а порой и «энэсэсы», то есть объявления о неполном служебном соответствии, что равносильно последнему предупреждению перед снятием с должности. Это было обидно, но таковы были правила жестокой игры, которая называлась военно-морской службой: «командир отвечает за все». За все, что происходит у него на корабле, а в ожгибесовском положении – на эскадре. А на эскадре, разбросанной по трем морям и двум океанам, постоянно – ежедневно и ежечасно – что-то происходило, случалось, возгоралось, затапливалось, размораживалось, терялось, исчезало, тонуло… И за все эти бесконечные ЧП и «чепушки», возникавшие то в сирийском порту Тартус, то в югославском Тивате, то в отечественном Кронштадте, или Ялте, или в Сормове, или даже в степях Казахстана, где авторота из второй эскадры помогала убирать целинный хлеб – словом, всюду, куда забрасывала служба северодарских подводников, отвечать приходилось именно ему – контр-адмиралу Ожгибесову, отвечать либо на ковре командующего Северным флотом, либо по прямому проводу перед адмиралами из Большого Козловского переулка, где, на радость флотским острякам («большие козлы из Большого Козловского»), размещался Главный штаб ВМФ СССР. В горькие минуты самобичевания Ожгибесов называл себя «мальчиком для битья в адмиральских погонах».
Под стеклом ожгибесовского стола лежала табличка-памятка «Список происшествий по перечням 1, 2 и 3», по которым он докладывал о ЧП прямым начальникам. Самыми страшными происшествиями были те, которые шли по перечню 1: гибель личного состава, потеря оружия и секретных документов. Ожгибесов хорошо помнил, как год назад весь Северодарский гарнизон целую неделю перерывал все свалки и мусорные ящики в поисках крошечной вклейки – три строки – в грифованный документ, которую потерял нерадивый старшина-секретчик. Эх, да что там вспоминать!
Адъютант мичман Нефедов, верный Петрович (Ожгибесов присмотрел его для себя еще со времен, когда командовал подводной лодкой Б-40), принес и осторожно поставил на чайный столик большую чашку с густым травяным взваром. То был особый лекарственный сбор, который производил на адмирала успокоительное действие после всяких служебных передряг. Конечно, можно было бы принять на грудь и сто граммов коньячку, но Ожгибесов знал, как опасно привыкать к «алкотерапии». Его предшественник был снят именно за то, что пристрастился снимать нервные перегрузки казенным «шилом». Ожгибесов предпочитал