Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941–1945. Сергей Михеенков
дороги не видна. Но мы-то знали, где она. Оттуда поднимался дым. Минут двадцать, как оттуда улетели «лаптежники». Кружились долго, засыпали бомбами пограничников. Что осталось от погранзаставы после такой бомбежки, мы еще не представляли.
Солнце уже взошло, поднималось позади нас. Туман в низинках рассеивался, исчезал, как сгнившая бесхозная сеть исчезает на шестах.
Ездовой азартно покрикивал на коней. Они отзывались таким же азартом бешеной скачки. Пулеметчика Степченкова, лежавшего позади, швыряло так, что он едва не выпадал из тачанки.
– Держи его за ремень! – приказал я Гринде.
Но тот одной рукой вцепился в цевье своей винтовки, другой в поручень и сам с трудом удерживал равновесие.
Мы неслись подобно тачанкам в кинофильме «Чапаев». «Чапаева» я успел посмотреть раз пятнадцать до войны и раз двадцать за годы войны. И всегда смотрел с интересом. Только там была другая война, красивая, с героизмом. А та, которая началась и которую мне суждено будет отвоевать всю, от звонка до звонка, оказалась совершенно не похожей на нее, другой. Хотя и героизм я видел. Видел лица людей, которые шли на смерть, но в них не было страха. В них светилось иное. Это был чистый свет, которые происходил изнутри, из самой сути человека.
Иногда нашу тачанку подбрасывало так, что зад с хрустом и грохотом заносило, нам казалось, что вот-вот все мы кубарем покатимся под насыпь. Когда домчались до леса, ездовой резко осадил коней и загнал тачанку под развесистый дуб. Мы остановились. Дядька наш соскочил с козел и кинулся к лошадям. Ему было жалко и их, и тачанку. Когда остановились, тут только я понял причину того, почему ездовой так бешено гнал по лугу, едва не запалив своих гнедых любимцев. Над верхушками деревьев, едва не задевая их своими поджарыми корпусами, пронеслись «Мессершмитты». Пара. Они ушли в сторону погранзаставы, и вскоре оттуда послышались пулеметные очереди. С земли никто не отвечал.
– Поехали! – приказал я ездовому.
Тот зло посмотрел на меня, но приказ выполнил. Мы снова выбрались на проселок. Все время посматривали вверх. Дорогу в лесу прикрывали деревья, и в случае, если «Мессершмитты» вернутся, мы могли остановиться под ближайшим деревом. Вскоре запахло горелой резиной, потянуло копотью. Впереди что-то горело.
Я приказал Степченкову перекинуть ручной пулемет вперед.
– Машина, товарищ лейтенант, – спустя минуту доложил пулеметчик. – Грузовик горит.
Так вот какую мишень нашли себе «Мессершмитты».
Полуторка залетела в придорожную канаву, ударилась радиатором в огромный валун и опрокинулась набок. Фанерная кабина ее и борта, выкрашенные темно-зеленой краской, которой красили все, что относилось к военной технике, даже конские телеги, были иссечены пулями. Пожар только занимался. Но бензин из пробитого бака и вода из радиатора уже вытекли в канаву.
Мы вытащили из распахнутой кабины водителя и еще одного пограничника. На нем были петлицы старшего лейтенанта.
– К нам, что ль, ехали? – указал на них кнутовищем