Клин клином. Елена Рахманова
одну.
В расписанной яркими красками картине ее времяпрепровождения в этом южном городе нет-нет да и резали глаз мазки, которые портили общее впечатление вселенской благодати и безмятежной радости.
Надежда задумчиво молчала всю дорогу, но, переступив порог дома Ариадны Теймуразовны, постепенно успокоилась. Она опять оказалась в центре внимания, опять была «почти как дочь», опять улыбалась и кивала собравшимся за столом и мысленно ругала себя за мнительность. «Просто Ладоша проявил себя как мужчина. А мужчине не пристало отчитываться в своих поступках перед кем бы то ни было. Сам же сказал, что он глава семьи, – думала Надежда, обводя взглядом гостей. – Вон их сколько, и многие, возможно, ждут от него помощи или совета. Все-таки он кандидат экономических наук столичного института». А это, как она успела понять, здесь высоко котировалось.
И все равно сидеть в салоне самолета одной Надежде было нестерпимо грустно. Она ни с того ни с сего вдруг почувствовала себя брошенной.
Однако это ощущение исчезло, едва она вышла в понедельник на работу. Уединиться в обед с подругами не удалось – за столом в их отделе на этот раз собрались не только свои, но и пришлые сотрудники. Всем хотелось послушать Надеждины рассказы и попробовать привезенные ею вино, фрукты и сладости.
Она перескакивала с темы на тему. Начинала петь дифирамбы обаятельнейшему двоюродному дяде Ладо и переходила на грузинские вина. Перечисляла тосты, произнесенные в ее честь, и вдруг ловила себя на том, что описывает брошь с изумрудом, которая была на Ариадне Теймуразовне в день прощания. Удивлялась, как похожи и одновременно не похожи друг на друга дети Нико и Мальвины, и тут же сообщала, что окна их квартиры выходят прямо на набережную. Это так престижно! Вот только серебристый «мерседес» как-то не вяжется с их квартирой, в которой уже давно следовало бы сделать ремонт. Но это, конечно, на ее, Надеждин, взгляд.
С каждой секундой воспоминания – такие яркие, такие праздничные – обретали над Надеждой все большую власть, вытесняя из памяти и из сердца тревожные тени сомнений и обид. «Надо быть полной идиоткой, чтобы желать чего-то еще», – подумала она. А тут еще Ксюша, слегка захмелев от выпитого киндзмараули, обняла подругу за плечи и произнесла, для убедительности сопровождая слова размашистыми движениями головой, отчего ее хвост качался наподобие маятника из стороны в сторону:
– Ты прости меня, Надька, за то, что я подтрунивала над твоим Ладошечкой. Видимо, он действительно тебя любит по-настоящему, сильно-сильно, крепко-крепко, раз с тобой так там носились, – и смачно поцеловала ее в щеку. – Ты хоть меня на свадьбу пригласишь?
– А как же! – воскликнула Надежда, обнимая Ксюшу. – Куда же я без вас с Танькой! Без вас мне никак нельзя. Вы будете моими подружками. Тань, ты где?
– Тута я, – невнятно отозвалась вторая подруга, которая в этот момент зубами сдергивала сладкую бусину чурчхелы с нитки. – А что?
– Ты моей подружкой на свадьбе будешь? – поинтересовалась Надежда.
– Спрашиваешь! –