Князь Кий. Владимир Малик
помог отцу сесть и только теперь заметил с ужасом, что тот изнемогает от ран: левая нога выше колена пронзена копьём, а в груди торчит гуннская стрела.
– Погоди, отче! Я позову наших на помощь! – И Боривой, приложив ко рту ладони, издал крик дикой утки.
В ответ тут же послышалось:
– Кря, кря, кря…
– Идут… Дубок, Горицвет и Всеслав, – пояснил он отцу. – А с конями остались мать и Цветанка. Вот и все, кто остался вживе. Братья мои, княжичи Богомил и Гордомысл, погибли… Горицвет видел, как гунны посекли их саблями… Стрый[6] Пирогаст и вуйко[7] Братислав полегли тоже, – я узнал их, когда искал тебя… Все лучшие мужи наши сложили головы – Хранимир, и Стоян, и Русота, и Живослав, и Рябовол… Не ведаю, остался ли кто… Пожалуй, лишь те, кто смог вырваться в степь…
– Боже, о боже, – прошептал в отчаянии князь Добромир.
– Мы решили податься к полянам… Но страшной была мысль, что завтра гунны, добивая наших раненых и деля добычу, найдут князя уличей – живого или мёртвого – и станут глумиться над ним… Вот почему я здесь и – хвала богам – нашёл тебя!..
– Благодарю, сынок. – Князь притянул отрока к себе и поцеловал растрёпанную голову. – Не знаю, дожил бы я до утра… А теперь – надеюсь…
К ним подошли три молодых воина. Сильные, стройные. На поясах, в кожаных чехлах, – короткие мечи, за спинами – щиты, луки и колчаны со стрелами, в руках – копья… Увидев князя, обрадовались:
– Жив наш князь! Жив! Слава богам!
Двое из них тут же скрестили копья – князь сел на них, обняв воинов за плечи. Те выпрямились, быстро и бережно понесли его, переступая через убитых и обходя груды мёртвых тел. Вскоре добрались к балке, где стояли их лошади. Там воинов с дорогой ношей встретили две женщины. Одна, что постарше, – лет сорока, а вторая – совсем молодая девушка.
Узнав князя, обе кинулись к нему.
– Ладо мой любый! Пораненный! Тяжко? О боги! Боги!.. – запричитала старшая и прижала его голову к себе. Увидев стрелу, начала осторожно вытаскивать её из раны. – Я сейчас… сейчас… Потерпи малость, ненаглядный, ладо мой!..
Вытянула стрелу без наконечника, который остался в ране, сняла с головы платок – туго перевязала грудь князя. Делала всё быстро, сноровисто. Её сильные пальцы нежно касались тела князя, стараясь не причинять лишней боли. Губы стиснуты, строгие. В глазах – твёрдость и решимость, и только после того, как закончила перевязку, из глаз брызнули слезы.
Князь погладил пушистые русые косы жены, обнял её за плечи.
– Не плачь, Искронька… Ведь – живой… А раны – дело пустое… Заживут… Не тужи, княгиня… Выздоровлю – соберу своих уличей и опять сойдусь с каганом Эрнаком в поле… Померяться с ним силушкой… И может, тогда боги помогут мне. – Он говорил прерывисто, с натугой. Обняв второй рукой дочку, поцеловал её в голову. – И ты вытри слезы, Цветанка!.. Негоже плакать над живым… Поплачем над теми, кого уже нет с нами и чьих милых голосов мы никогда не услышим, – над княжичами, над родичами, над моими