Василий Тёркин. Александр Трифонович Твардовский

      День прошел, и в неполном покое

      Стихнул город, вдыхая сквозь сон

      Запах свежей натоптанной хвои —

      Запах праздников и похорон.

      Сумрак полночи мартовской серый.

      Что за ним – за рассветной чертой —

      Просто день или целая эра

      Заступает уже на постой?

      Погубленных березок вялый лист,

      Еще сырой, еще живой и клейкий,

      Как сено из-под дождика, душист.

      И Духов день. Собрание в ячейке,

      А в церкви служба. Первый гармонист

      У школы восседает на скамейке,

      С ним рядом я, суровый атеист

      И член бюро. Но миру не раскрытый —

      В душе поет под музыку секрет,

      Что скоро мне семнадцать полных лет

      И я, помимо прочего, поэт, —

      Какой хочу, такой и знаменитый.

      Просыпаюсь по-летнему

      Ради доброго дня.

      Только день все заметнее

      Отстает от меня.

      За неясными окнами,

      Словно тот, да не тот,

      Он над елками мокрыми

      Неохотно встает.

      Медлит высветить мглистую

      Дымку – сам не богат.

      И со мною не выстоит,

      Первым канет в закат.

      Приготовься заранее

      До конца претерпеть

      Все его отставания,

      Что размечены впредь.

      Есть имена и есть такие даты, —

      Они нетленной сущности полны.

      Мы в буднях перед ними виноваты, —

      Не замолить по праздникам вины.

      И славословья музыкою громкой

      Не заглушить их памяти святой.

      И в наших будут жить они потомках,

      Что, может, нас оставят за чертой.

      Который год мне снится, повторяясь

      Почти без изменений, этот сон:

      Как будто я, уже с войны вернувшись,

      Опять учиться должен в институте

      И полон вновь школярскою тревогой,

      Как зазубрить лежалые науки,

      И страшно мне и горько осрамиться

      В той юности моей, второй иль третьей.

      И я, проснувшись, рад чистосердечно,

      Что в яви нету мне такой мороки,

      Но всякий раз потом бывает грустно.

      Я знаю, никакой моей вины

      В том, что другие не пришли с войны,

      В том, что они – кто старше, кто моложе —

      Остались там, и не о том же речь,

      Что я их мог, но не сумел сберечь, —

      Речь не о том, но все же, все же, все же…

      Лежат они, глухие и немые,

      Под