Der Kamerad. Виктор Улин
соответствий начинала идти в обратную сторону.
Пропустив мой возраст так, будто его не существовало.
Сорокалетние искали снова тридцатилетнего.
Мои ровесницы непристойно западали на совсем молодых, не брезгуя даже черномазыми турками…
Зрелый одинокий мужик не был нужен никому.
Правда, я не разговаривал с русскими и вообще вел себя как немец.
Но во-первых, мною не заинтересовалась и ни одна немка. А во-вторых, взглядов, обращенных ко мне как к мужчине абстрактной национальности, я тоже не ловил.
Я находился в неожиданном вакууме.
И страшно страдал от этого первые дни.
Не только морально, но и физически.
Ведь женские тела, мелькающие перед глазами, дразнили, манили, обещали, приоткрывали… Соответствующие органы, мечтавшие оказаться запущенными в дело, то и дело испытывали прилив крови. Которое никак не разрешалось, и к вечеру я не мог выпрямиться от боли внизу живота. Как мальчишка, который несколько часов гулял за руку с девочкой, но так и не был допущен до тела.
Довольно быстро отчаявшись в отношении себя, я стал просто присматриваться к окружающим.
И с изумлением понял, что местный половой баланс смещен в сторону, противоположную российской. Здесь наблюдался избыток мужчин, которым катастрофически не хватало женщин.
За одну женщину вели поединок двое а то и трое мужиков разной национальности.
Только один – тот самый козлобородый уродец, что сжигал меня глазами во время первого выступления на сцене – упорно ходил с двумя девками.
Я не мог понять, какой силой он привязал их к себе – молодых, грудастых и ногастых.
Однажды Кристиан кивнул в его сторону и сказал, что это – албанец.
И добавил – дикий народ, без ножа шагу не ступит.
Я усомнился насчет ножа, вспомнив, как тщательно прочесывал меня спецконтроль на вылете. На что поляк возразил, что албанец без ножа – все равно что русский без мобильного телефона.
Я был русским и не имел с собой мобильного телефона. Но спорить не стал: последнему факту Кристиан вряд ли бы поверил.
Настоящее, космическое одиночество и полную ненужность никому на всем белом свете я испытал на третий день по приезде.
Когда меня свалил приступ лихорадки непонятного происхождения.
Которую ничто не предвещало.
Я провел утро на пляже, в еще не угасшем до конца томлении по женским телам. Принял пару стаканов около бассейна, потом – еще три за обедом. И завалился спать.
Забыв – точнее, не подумав – вывесить на дверь номера табличку “No disturb”.
Спал я как убитый; несмотря на все страдания и страсти, Турция дарила мне хороший сон. И когда раздался стук в дверь, я вскочил, как ошпаренный, не сразу соображая – кто я, где я, и который сейчас час.
– Ein Moment! – закричал я, мечась в поисках шорт, поскольку спал всегда голый.
Дверь тем временем отворилась, и на пороге возникла замотанная в платок горничная.
– Хэлло, – сказала она.
С явным интересом наблюдая, как я лихорадочно прикрываю