Зуб за зуб. Михаил Барановский
из звуков, срывающихся с тротуаров и дороги, подхваченных ветром.
– Каких только отношений у нас с тобой не было. Зачем тебе товарно-денежные?
– Да? А какие ты можешь предложить?
– Бартерные. Ты мне – интерьер, я тебе – зубы.
– Тьфу! Неинтересно.
– А что тебе интересно?
– Ты обо мне думаешь как о женщине? – Ее зрачки скатываются в уголки глаз и застывают, наблюдая за Максимом. – Я прихожу к тебе голой во сне?
– Регулярно, – не отрываясь от дороги, говорит он.
– И ты молчишь?! Я, Максик, уже в том возрасте, когда после таких слов надо благодарить и быстро раздеваться.
– Марьяна, ты что-нибудь про десять заповедей слышала?
– Перестань. Во всех правилах есть определенная доля условностей и допущений, включая десять твоих библейских заповедей. Например, что считается грехом в постулате: не возлюби жены ближнего своего? До какой степени, спрашивается, нельзя? Даже в мыслях? А поцеловаться? И как насчет петинга? Или вот: «не укради». А если по безналу? Это все давно уже устарело. А ты что, стал набожным?
– Я серьезно. Ты же собиралась заняться зубами?
– Я бы тебе и бесплатно сделала, – как бы обижается Марьяна, – а ты видишь какой меркантильный. Здесь тормози! Ее зовут Анна.
Дверь в квартиру приоткрыта. Марьяна пропускает вперед Максима, и тут же раздался глухой удар тяжелого неодушевленного предмета, канонада двух упавших тел, залп выплеснувшейся откуда-то воды, громыхание жести. Заглянув в прихожую, она видит перевернутую стремянку, ведро, лежащего в луже Максима, а на нем Анну в смело задранном халате.
Увы, не так часто, как хотелось бы, нам на голову падают созревшим плодом, подстреленной птицей, сорвавшимся с крыши кирпичом, тунгусским метеоритом, кометой Галлея с огненным хвостом (нужное подчеркнуть) красивые, загорелые женщины с глазами цвета болотной ряски. «Эти глаза напротив», – пел когда-то с хрипотцой виниловой пластинки то ли Хиль, то ли Ободзинский, когда-то тогда в черно-белом, как документальная кинохронь, прошлом. Какие-то секунды эти глаза действительно были напротив, и даже звучала музыка. А может, Максиму только показалось, что звучала музыка. Лишь в кино в такие минуты звучит музыка.
– Я смотрю: вы уже познакомились! – ерничает Марьяна.
Анна встает, смущенно запахивает халат, вспархивает ресницами.
От нее исходит тонкий, еле уловимый кофейный аромат. Кажется, так пахнет ее кожа. Голые плечи, как обжаренные кофейные зерна, блестят загаром, привезенным откуда-то, где растут, упираясь в небо, мохнатые пальмы, где вдоль песчаных пляжей море взбивает пену в гоголь-моголь, и праздные красивые люди пьют крепкий эспрессо из маленьких белых чашек.
– Вы весь мокрый, – говорит она.
– Это я… от неожиданности.
В пустой и неуютной комнате Максим снимает с себя намокшие вещи, рассматривает выданную ему одежду. Ему кажется странным и приятным раздеваться здесь, в квартире этой женщины, в точно такой же квартире, как и та, в которую он совсем недавно вселился.
– Я же тебе