См. статью «Любовь». Давид Гроссман
своего распутства, а потому, что у нее есть новая идея в голове, и только он, Момик, знает об этом, потому что он все время прислушивается к тому, что она бормочет себе под нос, когда сидит на скамейке со стариками и чешется.
Но не только Хана Цитрин начала немного выходить из берегов. И господин Мунин сделался даже более странным, чем был. Правда, это началось у него еще до того, как прибыл дедушка, но в последнее время овладело им окончательно. В начале года господин Мунин услышал, что русские запустили на Луну «этот свой Лунник», и он тотчас начал интересоваться всеми космическими делами и совсем потерял терпение. Просто заставил Момика, чтобы тот приходил и немедленно рассказывал ему обо всех новостях, какие услышит про спутники, и даже обещал платить по два гроша каждый раз, когда Момик будет вместо него прослушивать программу «Новости науки», потому что ее транслируют по радио в субботу утром, когда ему самому нельзя слушать, и рассказывать ему все, что там передавали о «нашем приятеле, об этом их Луннике». Как будто они правда старинные друзья.
С тех пор каждую субботу Момик выходил после окончания программы во двор, пролезал через дырку в ограде во двор заброшенной синагоги, где господин Мунин живет в качестве сторожа, и тотчас рассказывал ему все, что услышал, и господин Мунин выдавал ему расписку, которую заготавливал еще в пятницу и в которой было написано: «В обмен на эту расписку держателю ее будет выдано, с Божьей помощью, 2 (два) гроша по исходу святой субботы». Так они сотрудничают уже несколько недель без всяких трений и проблем. Когда Момик сообщает хорошие научные новости, в особенности о космосе и новых исследованиях, Мунин становится просто сам не свой от счастья, наклоняется и чертит Момику палкой на земле Луну в форме круга и возле нее девять планет, названия которых он знает наизусть, и рядом, с гордостью законного владельца, балабоса, рисует своего «приятеля» Лунника Первого, который малость промахнулся сесть на Луну и теперь, небех, будет десятой планетой. Мунин опытный педагог, и он объясняет Момику все про ракеты, и о силе полета, и про одного изобретателя, которого звали Цалковский, и Мунин один раз даже написал ему письмо с такой идеей, которая запросто могла доставить кому угодно Нобелевскую премию, но тут началась война, и всему пришел капут – еще не настало время говорить об этом, а когда это время настанет, все увидят, кто он такой, господин Мунин, и что он из себя представляет, и им останется только завидовать, да, завидовать, потому что они ни разу не отведали хорошей жизни, настоящей жизни и счастья, да, он не стесняется произнести это слово: счастье! «Момо, – говорил господин Мунин, – ведь оно обязано где-то водиться, в каком-нибудь месте, верно? А, что я морочу тебе голову!..» И он продолжал ковыряться палкой в пыли и говорил, говорил, а Момик стоял и ничего не понимал, только видел его лысину, прикрытую черной грязной кипой, дужки двух пар очков, которые он связывает желтой резинкой, белесую щетину на щеках, и почти всегда изо рта у него свешивалась прилипшая