См. статью «Любовь». Давид Гроссман
обеда, когда Момик уже хочет отделаться от дедушки, уложить его спать и быстрей спуститься в чулан, дедушка так особенно смотрит на него и как будто умоляет глазами позволить ему немножко выйти на улицу, и, хотя снаружи идет дождь и довольно холодно, Момик чувствует, как дедушке трудно дома, как он мучается, и соглашается. Тогда они оба надевают пальто, и выходят, и запирают оба замка, нижний тоже, и Момик держит дедушку за руку и ощущает, как горячие струи дедушкиной истории прорываются в его руку и поднимаются к голове, и, хотя дедушка не знает об этом, Момик наполняется его силой и выдавливает из него для себя еще немного этой силы, как из тюбика, так что дедушка начинает потихоньку верещать и скулить, и пытается отнять свою руку, и смотрит на Момика, как будто что-то понимает.
Они усаживаются на мокрую зеленую скамейку и видят, что вся улица сделалась совершенно серая и как будто приподнялась и встала чуть-чуть наискосок из-за дождя. Туман меняет вид домов и деревьев, все выглядит таким другим, таким печальным. Из ветра и подхваченных им листьев выступает вдруг черный лапсердак, разрезанный сзади на две половинки, или блондинистый парик, или два чокнутых паяца, которые держат друг друга за руки и роются в мусорных баках. Все дедушкины друзья постепенно стягиваются к лавке, хотя никто не сообщал им, что он тут, и вот открывается дверь в доме у Бейлы, и маленький симпатичный Аарон Маркус осторожно спускается по ступеням, хотя Бейла умоляет его не выходить, но, когда она видит вдруг, что и Момик там, ого, как она набрасывается на него, чтобы немедленно забирал своего дедушку и возвращался домой, но Момик только смотрит на нее и ничего не отвечает, и под конец она сдается и со злостью хлопает своей дверью.
Господин Аарон Маркус подходит, усаживается на лавку и принимается кряхтеть, а все остальные стараются чуть-чуть подвинуться, чтобы освободить ему место, и тоже кряхтят, и Момик начинает кряхтеть с ними вместе и чувствует, что это ему приятно. Момик уже почти не боится вечного кривляния господина Маркуса, лицо которого выглядит так, как будто ему сто лет и еще сто двадцать. Однажды он спросил у Бейлы: может, он строит все эти рожи из-за какой-то, не дай Бог, болезни или еще чего-нибудь такого, но Бейла сказала, что отец ее Хезкеля, да будет память его благословенна, заслужил, чтобы ему не лезли в душу, в особенности такие наглые бесстыжие дети, которые обязательно должны все знать, и что им еще придется кое-что узнать, когда они станут постарше, и Момик понял, что она имеет в виду: прежде, чем ему исполнится десять, он не услышит от нее ничего, ни единого словечка, но, разумеется, не отстал (ведь мы уже знаем, что такое Момик), просто отошел и поразмыслил обо всем этом хорошенько и через некоторое время вернулся к Бейле, встал перед нею и сказал, что сам нашел ответ. Ладно, это вышло немного смешно, потому что Бейла успела совершенно забыть, в чем заключался вопрос, но Момик напомнил ей и сказал, что господин Маркус так кривляется потому, что однажды он откуда-то бежал (Момик не решился произнести