Плоть и кровь. Майкл Каннингем
он.
– Прошу тебя, Константин, – сильным голосом произнесла она сквозь слезы. – Сейчас нам с тобой разговаривать не о чем.
– Одеколон, – сказал он, – кольцо для ключей, брусок мыла.
Она кивнула и сказала:
– Это для Билли.
– Как?
– Я думала о нем, когда брала их. Ох, Кон, я пойду лягу. Мне нужно просто полежать какое-то время в постели.
– Но почему? – спросил он. – Денег у нас хватает. Мы же могли купить все это. Сколько оно стоит? Десять долларов, пятнадцать?
– Думаю, около того.
– Тогда почему же?
– Я не знаю.
Константин смотрел на нее и видел ту девушку, какой она была когда-то. Видел ее беззаботную самоуверенность, великолепную резкую гневливость, захватывающую дух легкость, с какой она танцевала, вела беседу, подносила к губам бокал. Видел, что сейчас, стоя посреди кухни, она и была, и не была той же самой девушкой. Что-то в ней поникло, заглохло, что-то подточило ее крепкий остов. Но что-то прямое и непреклонное уцелело.
– Не понимаю, – сказал он.
– Значит, нас уже двое, – отозвалась она. – Может быть, тебе следует орать на меня, бить тарелки. Может быть, ударить. Хотелось бы знать, станет ли нам от этого легче.
– Мэри, я… мне очень жаль.
Она рассмеялась, неожиданно, с легким придыханием, словно задувая свечу.
– Столько лет, – сказала она. – И наконец-то тебя посетили сожаления…
Она остановилась на середине фразы, взглянула ему в глаза. Такого пустого лица он у нее еще не видел.
– Я лягу, – сказала она. – Поговорим обо всем утром. Я сделаю, что требуется, но сейчас я способна думать только о постели.
И Мэри вышла из кухни, не прикоснувшись к нему. Константин слушал, как она поднимается по лестнице, легко и твердо.
Константин налил себе виски, постоял, прикладываясь к стакану, посреди кухни. В стакане потрескивал лед, по циферблату новых, в форме чайника часов скользила, кружа, тонкая, красная секундная стрелка. Так он и наблюдал за собственной тихой жизнью дома, пока в парадную дверь не вошел Билли. Константин слышал, как сын пересекает прихожую, слышал отчетливое постукивание его подошв по плиточному полу, беззаботные звуки, которые могли бы создаваться копытами пони.
Билли вошел в кухню, полагая, что увидит в ней Мэри. А увидел Константина, и лицо его сразу изменилось.
– Привет, пап, – сказал он.
На нем была яркая, лилово-оранжевая рубашка с широкими, колыхавшимися на ходу рукавами. Уж не женская ли? – погадал Константин. Пряди спутанных волос Билли свисали до бровей, уменьшая его лицо, и все это, вместе с прыщавой кожей, придавало ему вид туповатого придурка.
Он прекрасно учится, напомнил себе Константин. Заработал стипендию Гарварда.
– Как делишки, Билл? – спросил он.
– Классно.
Билли открыл холодильник, заглянул в него, закрыл. Потом вытащил из банки похожее на сэндвич печенье, аккуратно надкусил его с краешка.
– Ты