Плоть и кровь. Майкл Каннингем
на кухню.
– Ужин скоро? – спросил он.
– Ужин? – переспросила Мэри. – А что, уже больше шести?
– Шесть сорок пять. Ребятишки начинают капризничать.
Она снова зевнула и ухватилась за край стойки – так, точно линолеум поплыл у нее под ногами. Перед ней возвышался торт, очень похожий на кролика, с изображавшей мех белой кокосовой глазурью.
– Как красиво, – сказал Константин, подбрасывая на руках подвывающую дочку. – Посмотри, Зои. Посмотри, моя сладкая. Зайчик.
Мэри разгладила лопаточкой глазурь и смерила Константина холодным взглядом. Он опять совершил непонятную, непредсказуемую ошибку.
– Дети проголодались.
– В морозилке есть рыбные палочки и картофельные блинчики, – сказала Мэри. – Может, поможешь мне немного. Включишь духовку, достанешь что следует из морозилки. – И она, снова пройдясь лопаточкой по глазури, добавила: – Завтра Пасха, Константин. Приедет вся моя родня. У меня дел невпроворот.
Лицо Константина вспыхнуло. Нет, ссориться с ней он не будет. Он будет думать о любви, о планах на будущее, о скромном совершенстве вот этого торта. Он прижал к себе ревущую Зои, прошептал ей на ухо какую-то чепуху. И не произнеся ни слова, включил духовку, достал из морозилки яркие пакетики, выложил их на кухонную стойку – так мягко, точно боялся, что они рассыплются. А после того, как дети поели и их уложили спать, стал помогать Мэри с заполнением стоявших на обеденном столе пасхальных корзиночек, сплетенных из рафии и стеблей лаванды, – ссыпал в них пригоршни зеленого пластмассового сена, а Мэри раскладывала по нему конфеты и маленькие игрушки.
– Мне еще нужно закончить малышкино пасхальное платье, – сказала она. – И яйца по дому попрятать, чтобы дети их завтра искали.
– Да, – сказал он. – Конечно.
– Все так дорого, – вздохнула Мэри. – Ты даже не поверишь, если я скажу тебе, сколько все это стоит.
Константин натужно сглотнул, наполнил сеном еще одну корзиночку. Ну почему Мэри никак не может понять, откуда берутся их деньги? Она вышла на кухню, принесла кролика, поставила его на середину стола, окинула, склонив голову набок, критическим взглядом. Две круглых, красных мармеладины вместо глаз, черная овальная вместо носа и лакричные усы. На глаза Константина навернулись слезы. Чудо. Этого кролика вполне могла изготовить одна из пекарен, стоящих в центре города, – хоть та, огромная, белая, с поблескивающей черепицей, горами засахаренных фруктов на серебряных подносах и неприметными дымоходами, выдыхающими ароматы, густые и сладкие, как сама надежда.
– Надо было мне попросить Джоуи и Элеанор привезти что-нибудь, – сказала Мэри. – Они не намного беднее нас. Кон, ты бы подстилал на донышки корзинок газету, тогда не будет казаться, что мы поскупились на сено.
– Ладно.
Мэри снова вздохнула, и на этот раз вздох получился у нее затяжным, сухим и усталым, странно старческим для женщины двадцати шести лет.
– Вот и Пасха, – сказала