Семь камней. Диана Гэблдон
погладил ее по спинке и покачал. – Все хорошо, только дядя Джон у нас болван.
Грей пропустил его слова мимо ушей и помахал письмом:
– Какого дьявола? За что судят Чарли Керратерса? И почему меня вызывают в качестве его свидетеля?
– Не смог подавить бунт, – ответил Хэл. – А почему тебя? Кажется, по его просьбе. Когда офицеру предъявлено обвинение, он имеет право выставить собственного свидетеля. Разве ты не знаешь об этом?
Грей знал, но как-то умозрительно. Он никогда не участвовал в военно-полевом суде и не вполне представлял, как подобное проходит, ведь этот суд отличался от обычного, гражданского суда. Грей покосился на брата:
– Так ты говоришь, что не собирался показывать мне это письмо?
Хэл неопределенно пожал плечами и тихонько подул на макушку дочки; короткие, светлые волосики зашевелились, словно пшеница под ветром.
– А зачем? Я собирался написать им, что ты нужен мне здесь, ведь я твой командир. С какой стати тебе тащиться в какую-то дикую Канаду? Однако, зная твое умение влипать в неприятные истории… Что ты почувствовал? – с любопытством спросил он.
– Что почувствовал?… Ах, ты об электрическом угре. – Грей привык к молниеносной смене тем разговора и легко приспосабливался к ней. – Знаешь, это был скорее шок.
Он посмеялся – хоть и с дрожью в голосе – над любопытством брата. Дотти барахталась в отцовских руках и тянула к дяде свои пухлые, маленькие ручки.
– Резкий толчок, – сказал он, забирая девочку у Хэла. – Нет, правда, это было примечательно. Тебе знакомо ощущение, когда ты ломаешь кость? По телу проходит рывок или удар, прежде чем ты почувствуешь боль. На мгновение ты как бы слепнешь, и тебе кажется, что тебе загнали гвоздь в кишки. Так все и было, только гораздо сильнее и продолжалось дольше. У меня остановилось дыхание, – признался он. – Буквально. Вроде и сердце тоже. Доктор Хантер – ну, знаешь, тот анатом – стоял рядом, и он ударил меня кулаком в грудь, чтобы оно снова забилось.
Хэл слушал с пристальным вниманием и задал несколько вопросов, на которые Грей отвечал машинально, потому что его голова была занята этим последним официальным запросом.
Чарли Керратерс. Они были молодыми офицерами, правда, из разных полков. Плечом к плечу бились в Шотландии, вместе шлялись по Лондону во время увольнительных. Между ними было что-то – хотя связью это не назовешь. Три-четыре кратких эпизода – потные, с прерывистым дыханием соития в темных углах, которые можно было благополучно забыть при свете дня или списать на пьянку. Впоследствии они оба даже не говорили об этом.
Все это было в Плохое время, как Грей мысленно называл годы после смерти Эктора. Тогда он искал забвение всюду, где только мог – и часто находил, – медленно приходя в себя.
Скорее всего, он вообще не вспомнил бы о Керратерсе, если бы не одна вещь.
Керратерс родился с интересным уродством – двойной рукой. Его правая рука была нормальная на вид и работала нормально, но из запястья росла еще одна рука, карликовая, и аккуратно