История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I. Фредерик Коплстон
и не требует дальнейших разъяснений: нет никакого сомнения в том, что воззрения и смысл философии того или иного мыслителя можно правильно понять только в том случае, если знать те исторические условия, в которых он жил. Уже приводился пример с Кантом; мы только тогда сможем понять, как создавалась его теория a priori, если примем во внимание историческую ситуацию того времени. В те годы появилась критическая философская система Юма; рационализм, господствовавший на континенте, потерпел полное банкротство, а математика и Ньютонова физика давали достоверные результаты. Аналогичным образом мы можем лучше понять философию жизни Генри Бергсона, если рассмотрим ее в связи с предшествовавшими ей механистическими теориями и французским спиритуализмом.
2. Для более эффективного изучения истории философии необходимо испытывать определенную эмпатию по отношению к изучаемому философу, иными словами, уметь понять его психологию и склад ума. Желательно также, чтобы историк философии имел некоторое представление о философе как о человеке (конечно же знать все обо всех мыслителях невозможно). Это помогает «вжиться» в изучаемую систему, позволяет рассмотреть ее как бы изнутри, уловить только ей присущий «аромат» и характерные черты. Мы должны попытаться поставить себя на место изучаемого философа и рассмотреть его идеи, как если бы они родились у нас самих. Способность к сопереживанию, умение мысленно перевоплотиться в своего «героя» особенно необходимы философу–схоласту для понимания современной философии. Если такой философ, к примеру, исповедует католическую религию, то современные системы или по крайней мере некоторые из них покажутся ему поначалу причудливыми и даже уродливыми, во всяком случае, недостойными серьезного изучения. Однако если ему удастся (не отрекаясь, разумеется, от принципов своей веры) рассмотреть эти системы с точки зрения их творцов, то у него появится гораздо больше шансов понять их смысл. Однако не следует и слишком увлекаться изучением психологии философа, ибо это помешает вам понять, истинны или ложны его идеи сами по себе, а также выявить логические связи его системы с системами других философов. Психологу вполне достаточно знать психологию того или иного мыслителя, историку же философии – нет. Например, чисто психологический подход может создать впечатление, что система Артура Шопенгауэра – это творение озлобленного, мрачного и разочарованного в жизни человека, наделенного даром слова, эстетическим воображением и проницательным умом, только и всего. При таком подходе может показаться, что философия этого мыслителя – простое отражение определенных состояний его психики. Однако в таком случае будет проигнорирован тот факт, что пессимистическая волюнтаристская система Шопенгауэра явилась, по большому счету, реакцией на оптимистический рационализм Гегеля. Кроме того, не будет учтено то важное значение, которое имеет эстетическая теория Шопенгауэра сама по себе, вне зависимости от того, каким был человек, создавший ее, и, кроме