Дракон. Андрей Дашков
Да и супера тоже, если на то пошло…
Наконец Кен добрался до кабины. Несколько лет назад он накрыл ее металлическими листами, закрепив их болтами. Получилось что-то вроде грубого, но надежного саркофага. Внутри все осталось почти таким же, каким было в день смерти Локи и Барбары. Кен не трогал и сами трупы; скованные морозом, они хорошо сохранились и представляли собой неотъемлемую часть финальной сцены. По крайней мере одно, самое значительное мгновение той жуткой драмы, разыгравшейся в вечном мраке, было остановлено и длилось, и длилось, и длилось…
Когда-то для Кена стал настоящим потрясением этот стоп-кадр, будто украденный из чужой памяти. И кое-что было действительно позаимствовано у насмерть перепуганного существа. Точнее – у мамочки Лили, долго приходившей в себя… Кен преодолел панический ужас, вселенный в митов (Бабаем? чудовищем?) Локи, и проникся глубоким уважением к тому, кто учил его даже после своей смерти.
В частности, Локи избавил Кена от чувства вины, которым тот терзался, оказавшись невольной причиной смерти Барби. И однажды молодой супер узнал, что митов иногда убивают из сострадания…
А вот Мортимера Кен презирал. И даже не считал могилой заброшенное место, где валялись останки мертвеца. Оно годилось разве что для того, чтобы прийти и помочиться на труп врага. Но Кен не был склонен к дешевым жестам. Справить нужду, оскверняя память умерших, – на это были способны худшие из суггесторов. Некоторые суперанималы – например, Мортимер – предпочитали проделывать это с живыми. Но теперь на ледяное надгробие Морти мочились волки Кена.
…Он отвинчивал гайки голыми пальцами так же легко, как делал бы это гаечным ключом. Его кожа не примерзала к металлу, покрытому загадочными идеограммами инея, а ногти все больше напоминали твердые изогнутые когти.
Надо было сильно постараться, чтобы сломать их. Отрастая, они причиняли ему немалые неудобства. Можно было затупить их, царапая по бетону, но обычно Кен укорачивал когти точными ударами охотничьего ножа.
Он удивился бы, если бы узнал, носителем чьей наследственности он является. И если бы вообще не потерял заодно с детской чувствительностью способность удивляться.
2. Мать
Лили смотрела на играющих детей Кена. В последнее время она так и думала: не «мои дети», а «дети Кена». Она все чаще чувствовала себя лишней. Непременными спутниками этого чувства были опустошенность и тоска.
Дети играли молча, не замечая ее присутствия. Но и не мешали ей думать. Странная игра для трех-четырехлетних малышей – по любым меркам. Ох, эти двое… В каком-то смысле они УЖЕ были самодостаточны. Они не нуждались в ней. Отец и волки приносили им еду. Ее дети не испытывали потребности даже в материнских ласках. Не говоря уже о сказках, которые она когда-то сочиняла, чтобы убить нестерпимые часы ожидания возле костра.
Она помнила прошлое. Чужие дети спокойно засыпали под звук ее голоса. Эти двое спокойно засыпали только тогда, когда Кен был рядом. И кто знает, какие