Орбека. Дитя Старого Города. Юзеф Игнаций Крашевский
шум и непонятный шорох голосов. Какой-то грубый, громкий, охрипший, мужской голос, казалось, спорит со слугами и постепенно приближается к салону. Уже были слышны тяжёлые шаги по полу, страшные, как топот статуи командора в «Дон Жуане».
Мира, всегда чрезвычайно чувствительная, едва это дошло до её уха, побледнела, глаза её заискрились, сорвалась с сидения и побежала к дверям, как бы пытаясь предотвратить какое-то неприятное и не впору явление.
Но едва пробежала несколько шагов, этот голос дошёл до салона уже отчётливей. Очевидно, хозяйка пыталась избавиться от какого-то навязчивого пришельца, который вламывался силой.
– Но почему же нет входа, дорогая Мирцу, amour chèri! – воскликнул за теми дверями незнакомый гость.
А через мгновение:
– Ну, что это? Что это? Если бы я был немного захмелевшим, но je suis de bonne sociètè, глупости и неприличия не сделаю. Но пустите! Что это! J’ai donc mes entrèes и не напрасно! Салона от меня защитить не можете, когда…
Тут как бы речь была сдавлена приложенной к устам ладонью, а через мгновение хозяйка вбежала в салон, испуганная, пунцовая, и упала при Орбеке на стул.
– А, что за несносная авантюра… – сказала она с поспешностью, – человек… которого терпеть не могу… навязчивый… и всегда во хмелю… и такой грубиян… а, прошу прощения. Но где же Иероним?
Однако, прежде чем Иеронима удалось вызвать с балкона и докончить эти слова, на пороге показалась очень оригинальная фигура.
Был это немолодой мужчина, в парике, на котором качалась несуразно надетая шляпа-треуголка; одетый по-французски, при шпаге, с кружевным жабо, с пальцами, блестящими от перстней, с красным лицом, опухшим, явно спитым, отвисшими губами, слезящимися глазами, настоящий тип старого гуляки. Хотя он опирался на трость с деревянным набалдашником, качался на ногах. Насмешливо зажмуренными глазками он повёл по собранию.
– Bonsoir la compagnie! – произнёс он грубым голосом. – А это кто? – спросил он, указывая тростью на Орбеку.
Но, подняв трость, он должен был ухватиться за дверной косяк.
– Au diable! Вино великолепное и голову штурмующее не на шутку у этого нашего амфитриона. Pardon! Возвращаюсь с обеда. A, je viens cuver mon vin chez la bonne petite Mira.
Говоря это, он как-то дошёл до стула и упал на него всей тяжестью, аж мебель закачалась.
Нетрудно было догадаться, что человек, который в таком состоянии так смело входил к женщине, должен был иметь на это какие-то права. Мира также чувствовала, как её убило это явление спившегося чиновника. Но – был это один из её поклонников, которого некогда, по-видимому, хорошо общипала, ещё иногда давал из себя выщипывать по золотому перу. Что же тут было с ним делать?
С чрезвычайной самоуверенностью склонилась Мира к уху Орбеки.
– А! Прошу прощения, пан! Это шамбеляниц, мой кровный, грустный человек, с той фамилией! О, мой Боже! Оn abuse de notre faiblesse, не имела никогда отваги выпроводить его. Это человек, которого ненавижу. Прошу вас, в таком состоянии прийти к женщине!
Орбека, уже ослеплённый, мог только