Казино Смерти. Дин Кунц
р чуть-чуть пах розами, которые еще не расцвели, а в основном пылью: уж она-то цветет в Мохаве двенадцать месяцев в году.
Осадки в нашем городке Пико-Мундо выпадают только короткой зимой. Но в эту теплую февральскую ночь природа нас дождем не порадовала.
Я надеялся услышать затихающий раскат грома. Но если гром и разбудил меня, то прогремел он во сне.
Задержав дыхание, я прислушался к тишине и почувствовал, что тишина прислушивается ко мне.
На электронных часах, которые стояли на прикроватном столике, высвечивалось время – 2.41.
Поначалу я подумал, а не остаться ли мне в кровати. Но, увы, теперь я сплю уже не так хорошо, как в молодости. Мне двадцать один год, и я сильно постарел с тех пор, как мне было двадцать.
В полной уверенности, что в комнате я не один, ожидая найти двух Элвисов, наблюдающих за мной, одного – с озорной улыбкой, второго – с озабоченным лицом, я сел и зажег лампу.
В углу обнаружился только один Элвис: из картона, в человеческий рост, часть декораций, которые стояли в фойе кинотеатра на премьере фильма «Голубые Гавайи». В гавайской рубашке и с гирляндой цветов на шее, он выглядел уверенным в себе и радостным.
В 1961 году ему было чему радоваться. На «Голубые Гавайи» народ валил валом, альбом в чартах поднялся на первую строку. В тот год у него вышло шесть золотых пластинок, включая песню «Не могу не влюбиться», и он сам влюбился в Принциллу Больё.
Чему он радовался меньше, так это отказу, по настоянию его менеджера, Тома Паркера, от главной роли в «Вестсайдской истории» в пользу посредственного фильма «Иди за этой мечтой». Глейдис Пресли, его любимая матушка, уже три года как умерла, но он по-прежнему остро чувствовал эту тяжелую для него утрату. Ему исполнилось лишь двадцать шесть, но у него уже возникли проблемы с лишним весом.
Картонный Элвис улыбается всегда. Вечно молодой, неспособный на ошибку или сожаление, нечувствительный к горю, незнакомый с отчаянием.
Я ему завидую. Моего картонного двойника, каким я когда-то был и каким уже никогда не стану, увы, нет.
Свет лампы открыл присутствие еще одного персонажа, который, судя по всему, некоторое время наблюдал за мной, терпеливо ждал, когда я проснусь, хотя по лицу чувствовалось, что времени у него в обрез.
– Привет, доктор Джессап.
Доктор Уилбур Джессап ответить не мог. Душевная боль отражалась на его лице. Глаза напоминали озера скорби. И в их глубинах тонула надежда.
– Сожалею, что вижу вас здесь.
Его руки сжались в кулаки, но не для того, чтобы кого-то ударить, исключительно от раздражения. Он прижал кулаки к груди.
Доктор Джессап никогда раньше не приходил в мою квартиру. И в глубине души я знал, что он более не живет в Пико-Мундо. Но мне очень уж не хотелось в это верить, поэтому, поднимаясь с кровати, я заговорил с ним вновь:
– Я не запер на ночь дверь?
Он покачал головой. Слезы заблестели на глазах, но он не зарыдал, даже не всхлипнул.
Достав из стенного шкафа джинсы, я быстренько надел их.
– В последнее время я стал таким забывчивым.
Он разжал кулаки, уставился на ладони. Руки его дрожали. Потом он закрыл ими лицо.
– Мне так много хочется забыть, – продолжал я, надевая носки и кроссовки, – но, к сожалению, забываю я только мелочи: куда положил ключи, запер ли дверь, есть ли в холодильнике молоко…
Доктор Джессап, радиолог Центральной больницы округа, был мягким и тихим человеком, правда, он никогда не был таким тихим, как сейчас.
Поскольку спал я не в футболке, то взял из ящика чистую. Белую.
У меня есть несколько черных футболок, но в основном они белые. Хватает у меня и синих джинсов, есть две пары белых брюк.
В квартире маленький стенной шкаф, но и он наполовину пуст. Так же, как нижние ящики комода.
У меня нет костюма. Или галстука. Или туфель, которые нужно чистить.
Для холодной погоды у меня есть два свитера с воротником под горло.
Однажды я купил вязаную жилетку. Случилось временное помутнение сознания. Осознав, что я невероятно усложнил свой гардероб, уже на следующий день я вернул ее в магазин.
Мой друг и наставник, весящий четыреста фунтов П. Освальд Бун, предупреждал меня, что моя манера одеваться представляет собой серьезную угрозу индустрии одежды.
На это я ему отвечал не раз и не два, что предметы его гардероба требуют такого количества материи, что на мои скромные потребности индустрия одежды может не обращать никакого внимания.
Доктор Джессап заглянул ко мне босиком и в пижаме из хлопчатобумажной ткани. Смятой от беспокойного сна.
– Сэр, я бы хотел, чтобы вы хоть что-то сказали, – обратился к нему я. – Действительно, очень бы хотел.
Но вместо того чтобы откликнуться на мою просьбу, радиолог убрал руки от лица, повернулся и вышел из моей спальни.
Я посмотрел на стену над кроватью. На карточку от мумии цыганки,