Брат Томас. Дин Кунц
может долго, терпеливо ожидая пояснений. Если б она занесла меч над головой, он был бы не столь эффективным средством развязывания языка, как эта растянутая во времени улыбка.
Паузу, конечно же, прервал я.
– Мэм, вы смотрите на меня так, будто думаете, что я чего-то недоговариваю.
– А ты чего-то недоговариваешь, Одди?
– Нет, мэм, – я указал на компьютер, – я просто проверял технические системы школы.
– Понятно. Значит, ты замещаешь брата Тимоти? Его отправили в клинику лечиться от зависимости к «Кит-Кэт»?
– Мне нравится узнавать новое… чтобы приносить пользу.
– Твои оладьи по уикендам – лакомство, каким нас не баловал ни один из гостей.
– Никто не печет такие пышные оладьи, как я.
Глаза у нее были ярко-синие, как барвинки на фарфоровом сервизе «Ройял Далтон», принадлежавшем моей матери, отдельные предметы которого мама время от времени швыряла в стену.
– В том ресторане, где ты работал, у тебя наверняка была постоянная клиентура.
– Меня там ценили.
Она улыбалась мне. Улыбалась и ждала.
– В это воскресенье я испеку шоколадное печенье. Вы еще не пробовали мое шоколадное печенье.
Улыбаясь, она перебирала бусинки цепочки, на которой висел ее нагрудный крест.
– Дело в том, что мне приснился дурной сон о взрывающемся бойлере.
– Сон о взрывающемся бойлере?
– Совершенно верно.
– Настоящий кошмар, не так ли?
– Он очень меня встревожил.
– Взрывался один из наших бойлеров?
– Возможно. Во сне точной привязки к месту не было. Вы знаете, какие они, сны.
Глаза-барвинки блеснули.
– В этом сне ты видел горящих монахинь, с криками убегающих в снежную ночь?
– Нет, мэм. Слава богу, нет. Только взрывающийся бойлер.
– Ты видел, как дети с физическими недостатками, объятые пламенем, выбрасываются из окон?
На этот раз я промолчал и улыбнулся.
– В твоих кошмарах всегда мало чего происходит, Одди?
– Не всегда, мэм.
– Иногда я вижу во сне Франкенштейна. Из-за фильма, который смотрела маленькой девочкой. В моем сне всегда появляется старая ветряная мельница с рваной, прогнившей парусиной крыльев, которые скрипят во время грозы. Хлещет дождь, ночь рассекают молнии, мечутся тени, я вижу какие-то каменные лестницы, двери, замаскированные под секции книжных полок, потайные ходы, непонятного вида машины, яркие электрические дуги, безумного горбуна со сверкающими глазами, за спиной у меня вырастает чудовище, а ученый в белом лабораторном халате несет в руках собственную отрубленную голову.
Закончив, она мне улыбнулась.
– У меня во сне взорвался бойлер, ничего больше, – стоял я на своем.
– У Бога много причин любить тебя, Одди, и, уж конечно, он любит тебя и потому, что ты такой неопытный и неумелый лжец.
– Раньше мне удавалось ловко лгать.
– Утверждение, что тебе удавалось ловко лгать, –