Исчезновения. Эмили Бейн Мерфи
бестселлера «Карнаваль»
Амбициозный дебют… искусно сплетенный мир из загадок, волшебства и литературных аллюзий, в котором легко исчезнуть навсегда.
Booklist
Мерфи удалось создать свежий и оригинальный роман, одновременно интеллектуальный и захватывающий, который понравится любителям как сложного, так и увлекательного чтения.
VOYA
Посвящается Грегу, Джеймсу и Сесилии.
Вы – сердца, нарисованные на моей руке.
Отвратительно назначать цену тому немногому в жизни, на что каждый человек имеет полное право.
Спектакль окончился, актеры наши, Как я уже сказал вам, были духи, И в воздух, в воздух испарились все. И, как видений зыбкая основа, Все башни гордые, дворцы, палаты, Торжественные храмы, шар земной Со всем, что есть на нем, все испарится, Как бестелесные комедианты, даже Следа не оставляя.
Глава 1
Гарднер, Коннектикут
27 сентября 1942 года
Мне нужно что-то, принадлежавшее ей.
Внизу стоит чашка, которой она пользовалась в последний раз перед смертью. Она не допила свой кофе с цикорием тем утром, и на фарфоре остался едва заметный круг. Ее помада отпечаталась памятным красным пятном по краю. Прошло три недели, а я так и не осмелилась стереть его.
Но мне нужно выбрать не чашку. Ничто хрупкое не переживет сегодняшний день.
– Айла. – Кэсс открывает дверь моей спальни. Ее светлые волосы заплетены в косу и заколоты наверх, а большие глаза темнее, чем обычно. – Твой отец говорит, что я могу пойти с вами на железнодорожную станцию, но нужно отправляться через пять минут.
– Я буду готова, – говорю тихо, – я бы больше волновалась о Майлзе.
Она кивает и снова исчезает в коридоре. Ее шаги слышны на скрипучих досках пола, а потом дом снова возвращается к торжественной тишине, такой, что почти можно услышать, как оседает пыль. Словно мы уже его оставили.
Пять минут.
Я иду в комнату родителей.
В ней прибрались с прошлого раза, когда я была здесь, в день поминок мамы. Теперь кровать заправлена. Все цветы унесли. С ее туалетного столика убрали всю косметику и даже драгоценный стеклянный флакон духов Joy, который она всегда держала на виду, но которым редко пользовалась. Открываю ее ящички, провожу пальцами по ее украшениям, но они все запутались и слишком яркие, и я хочу оставить их там, где их оставила она. Словно она могла бы прийти в любую секунду и нацепить свои большие уродливые сережки, такие же яркие и зубчатые, как солнце.
Я поворачиваюсь к книжной полке. Ее тоже привели в порядок, но мне больше нравилось, как она выглядела раньше, с плотно засунутыми под разными углами книгами, которые в любой момент могли упасть мне на ноги.
На глаза попадается большой том в кожаном переплете, из-за его внушительного корешка все другие книги кажутся маленькими. Я раньше его никогда не видела. Опускаюсь на колени перед ним и чувствую то тонкое место в ковре, где он протерся практически до пола.
Я вытаскиваю книгу и пролистываю ее. Странички шелестят, касаясь моих пальцев, тихо и мягко, как крылышки мотыльков. Это Шекспир, сборник пьес и поэм, и почерк моей мамы повсюду, заполнивший поля и промежутки между строчками словами, написанными чернилами разных цветов. Страницы книги пожелтели, словно эта книга была у мамы давно. Интересно, где она пряталась до этого?
К задней стороне обложки приклеен конверт. На нем ничего не написано, и он не запечатан, а внутри есть записка.
– Айла! Майлз! – голос отца звучит из кухни.
– Иду! – отвечаю я.
Записка написана недавно. Я могу это определить по дрожащему почерку мамы, когда уже приближался конец. В ней написано:
Стивен! Ты найдешь то, что просил, здесь. Я всегда буду тебя любить.
Твоя Виола
Мое внимание задерживается на двух именах. Потому что первое не принадлежит моему отцу. А второе, несмотря на почерк мамы, – не ее имя. Мама была другой известной шекспировской героиней. Той, что тоже умерла рано.
Джульеттой.
– Айла! – снова зовет отец. В этот раз его голос звучит, скорее, как предупреждение.
«Оставь, – думаю я. – Шекспир тебе даже не нравится».
И, может быть, я не хочу знать, кто такой Стивен.
Кладу книгу обратно на полку и решаю, что хочу забрать чашку. Это мама, какой я ее помню, надежная и знакомая, и чашка все еще хранит ее прикосновение. Я возьму ее, даже если мне придется всю дорогу держать ее на открытых, как бабочка, ладошках.
Спешу