Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873-1920. Екатерина Брешко-Брешковская
она?
Я по-прежнему сидела на сундуке и ела яблоки. Исправник хотел меня о чем-то спросить, но тут вмешался становой:
– Она не отвечает и ничего не говорит о себе.
Встав в торжественную позу, он стал читать прокламацию в очередной раз. Сцена была столь яркой и живописной, что я и сейчас словно вижу и слышу наяву все детали происходившего. Едва становой прочитал первую страницу, как исправник со злостью крикнул:
– Хватит! Отведите ее в тюрьму под надежной охраной! Но сперва обыщите.
По полицейскому приказу несколько женщин, полных сочувствия и любопытства, уединились со мной в помещении, которое я планировала занять, и там робко обыскали мою поношенную, почти нищенскую одежду, с жалостью осмотрели мои два рубля и аккуратно положили их обратно в карман.
На дворе меня ждал конвой – 12 крестьян, вооруженных дубинками. Меня посадили на телегу и отвезли в Тульчин. Бродя по базару, я часто видела здание странного вида и пыталась понять, для чего оно нужно. От посторонних взоров его скрывал высокий забор из досок, заостренных сверху, над которым поднималась лишь крыша из красной черепицы. По своей наивности я нередко задумывалась, какой странный человек мог бы построить себе такое жуткое жилище.
Когда мы приехали в Тульчин, телега подкатила как раз к этому странному дому. Широкие ворота открылись.
Когда мы въехали на голый, унылый двор, к нам медленно подошла большая тощая свинья, жалобно похрюкивая. Ее арестовали за нарушение границ собственности, и, поскольку ее хозяин не появлялся, она уже целую неделю голодала на тюремном дворе.
Огромный дом, похожий на амбар, разделялся на четыре большие камеры. В каждую из них поместилось бы несколько десятков узников. В тот момент они пустовали. Меня поместили в одну из камер. Мешок был при мне, но бумаги, карты и инструменты у меня отобрали. Деревянные топчаны были широкими и чистыми. Я легла и уснула.
Когда на следующее утро я проснулась, у моего окна стояло несколько часовых. Это меня заинтересовало. Мне было любопытно знать, о чем крестьяне думают, что они видели и слышали. Окна открывались. Поговорить со стражей и что угодно передать им было совсем нетрудно. Главным образом я надеялась найти среди них человека, который предупредил бы Стефановича о моем аресте. Мы завели разговор о том, за что меня арестовали. Когда я спросила, что именно становой читал вслух, один из часовых вышел вперед и повторил прокламацию слово в слово. Это привело к дальнейшим разговорам и самой смелой пропаганде с моей стороны.
– Все верно, – сказал один из стражей, – но сами мы не можем сделать ничего подобного. Если бы вы раздали такие листовки по всей стране, это было бы другое дело. Мы пытались выдвигать такие требования, а кончилось лишь тем, что многих высекли и посадили в тюрьму.
Очевидно, эти люди еще помнили начало шестидесятых, когда освобождение крестьян без земли приводило к восстаниям, и последующие наказания отбили охоту к отдельным, несогласованным действиям. Эти же самые рассуждения я слышала и во всех других местах.
Среди