Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918. Мария Павловна Романова
образовало лишь очень маленький холмик. С одного конца носилок высовывался ботинок. Капли крови медленно падали на пол, образуя небольшую темную лужицу.
Моя тетя стояла на коленях рядом с носилками. Ее яркое платье выглядело нелепым среди скромной одежды окружавших ее людей. Я не осмеливалась взглянуть на нее.
Испуганный священник читал молитву дрожащим голосом. Хора не было. Из полутьмы, в которую была погружена вся церковь, прихожане монотонно отвечали ему нараспев. Там и сям в руках людей горели свечи.
Служба закончилась. Люди поднялись с колен, и я увидела тетю, направляющуюся к нам. Ее лицо было белым – ужасная застывшая маска боли. Она не плакала, но выражение ее глаз так поразило меня, что я не забуду его, пока жива.
Со временем с ее лица исчезло это напряженное выражение человека, видящего галлюцинации, но в глубине ее глаз навсегда застыла бесконечная печаль.
Опираясь на руку губернатора, тетя медленно шла к двери и, когда увидела нас, протянула к нам руки. Мы подбежали к ней. «Он так любил вас, он любил вас», – без конца повторяла она, прижимая к себе наши головы. Мы медленно вывели ее в коридор, чтобы скрыться от взглядов любопытствующих, число которых вокруг нас росло. Я заметила, что правый рукав ее нарядного голубого платья внизу испачкан кровью. На руке у нее тоже была кровь и под ногтями пальцев, в которых она крепко сжимала медали, который мой дядя всегда носил на цепочке на шее.
Нам с Дмитрием удалось увести тетю в ее комнаты. Ослабев, она упала в кресло. Ее глаза были сухи; их взгляд был неподвижен; она глядела в пустоту и ничего не говорила. Через некоторое время она поднялась, с лихорадочной поспешностью потребовала бумагу и написала телеграммы всем членам семьи, начиная с императора. Пока она писала, выражение ее лица не менялось. Время от времени она вставала, напряженно ходила по комнате, затем вновь садилась за свой письменный стол. Приходили и уходили люди. Она смотрела на них и, казалось, ничего не видела.
По всему дворцу люди ходили бесшумно и говорили шепотом. Наступил вечер, но света не зажигали. Сумеречный полусвет заполнял комнаты.
Несколько раз тетя справлялась о кучере, который вез моего дядю. Он лежал в больнице и был безнадежен: тело его было разорвано той же бомбой, которая убила моего дядю. Ближе к шести часам вечера тетя Элла сама пошла навестить раненого и, чтобы не лишать его мужества видом траурной одежды, не сменила того самого нарядного голубого платья, которое носила весь день.
Более того, когда кучер спросил о моем дяде, у нее хватило мужества с улыбкой ответить ему, что сам великий князь и послал ее к нему. Той ночью бедняга тихо скончался.
В течение всех этих горестных дней моя тетя являла собой пример почти непостижимого героизма; никто не мог понять, откуда у нее силы, чтобы перенести это несчастье. Всегда замкнутая, теперь она замкнулась еще больше. Только глаза и иногда измученное выражение лица выдавали ее страдание. С энергией, которая особенно