Труп из Первой столицы. Ирина Потанина
из шкафа печатную машинку, пригласила Свету пододвинуться поближе к столу. – Петицию про библиотеку мы, пожалуй, подпишем.
– Э? – не поняла Света.
– Ну не петицию, а эту… как ее, не могу с ходу подобрать советское слово. Коллективную жалобу.
– Не жалобу, а письмо, – обиделась Света и тут же засомневалась: – Хотя…
– Не важно! – перебила Триоле. – Давайте работать! Вы совершаете ту же ошибку, что когда-то моя сестра. Пытаетесь объять необъятное! Написать личное письмо, сохранив общественные формулировки. Нет-нет! Сейчас мы все подправим. Возражения не принимаются. Если вы пишете лично товарищу Сталину, то нужно понимать, что, прежде всего, это письмо мужчине.
Света ахнула, а непутевый поэт нарочито громко присвистнул:
– Ох, Эллочка! Вот это ты загнула!
– Не спорьте! – строго цыкнула Эльза Юрьевна. Поэт покорно склонил голову и замолчал. Эльза Юрьевна опять с улыбкой повернулась к Свете.
– Метод Триоле в укрощении мужчин работает, точно как часы на городской ратуше, – подмигнула она. – Ты строго говоришь: «Не спорьте», требовательно смотришь ему в глаза и все, конфликт исчерпан. Но в письмах, разумеется, иначе. Письмо к мужчине существует в строго определенном жанре. Сначала нужно адресата похвалить, потом показать, что дело, о котором вы пишете, всегда было его личной идеей. И потом уже описывать нападки на это дело и свои робкие просьбы о защите. Понимаете?
И Света, в трезвом уме и ясной памяти, вполне осознавая, что совершает глупость, поддалась атаке группы иностранных товарищей и азартно принялась составлять новый текст.
«Коля меня убьет!» – радостно подумала она, наблюдая, как выбиваемые ловкими пальцами Эльзы Юрьевны буквы складываются в новое предложение, и задним умом прикидывая, удастся ли отстирать старые мешки, завалявшиеся в сарае, чтобы Колина мама пошила из них Свете такое же, как у мадам Триоле, смешное платье с прорезями…
Тем же утром, но значительно раньше, Коля Горленко тоже пытался объять необъятное. В частности, сохранить профессиональный подход в очень личном для него деле. По дороге в Полтаву он просматривал выданное Игнатом Павловичем досье на Ирину Онуфриеву. На жертву, если придерживаться правильной терминологии. Потомственная аристократка, до Великой октябрьской обучавшаяся в институте благородных девиц, была в возрасте 12-ти лет брошена бежавшими от Красной армии родителями. Осталась на попечении кухарки, которая, освоив все необходимые навыки и проявив себя, со временем стала руководящим работником советского жилкомхозяйства. Попечительница, а точнее приемная мать – в домашнем кругу ее даже так и звали «Ма», то ли сокращая имя Мария, то ли намекая на материнское отношение к Ирине, – дала девочке правильное воспитание и помогла стать на ноги. Онуфриева окончила балетную школу и поступила на работу в балетную труппу, где добилась немалых успехов. Танцевала