Джек-потрошитель с Крещатика. Свадьба с призраком. Лада Лузина
склада ума. Ему положено быть странным».
Маша рассказывала: Врубель тоже был странным – мазал нос зеленой краской, бродил по Киеву в ренессансном костюме. Но для Врубеля творчество стало темным провалом, приведшим его в сумасшедший дом. В Котарбинском же больше всего Катю поражало то, как он буквально излучает вокруг себя радость творчества – казалось, из него исходит незримый свет, сделавший неубранную комнату с серым дождем за окном радостно-солнечной.
– Прекрасно. Да, это прекрасно… – он отошел от мольберта на пару шагов, затем взял лист картона и приблизил к глазам. – А вы совсем не похожи на мать.
– Что?! – потрясенно выдохнула Катя. Ее окатило разом и холодом, и жаром. – Вы знали мою мать? Но откуда?.. Когда?..
Ответом был громкий топот. Незапертая дверь распахнулась – в номер влетел мальчишка в картузе и старом, не по росту пиджаке, аккуратно заштопанном на локтях. В углу его рта притаилась память о последней проказе – пятно розоватого варенья. Но в огромных осоловевших глазах уже застыли стеной слезы:
– Вильгельм Александрович… Беда… Беда у нас… – его картуз был великоват, сползал на нос, и малец то и дело поправлял его, вновь и вновь выныривая из-под козырька. – Беда большая… Ася скончалась!!! – отчаянно заголосил прибывший.
– Как же?.. Когда? – руки художника опустились, глаза неуверенно погасли. – Я же только сегодня… нынче утром был… и она… – он вдруг покраснел, точно вспомнив неприличную сцену, тряхнул головой. – Не понимаю… как же возможно?..
– Умерла, умерла, – в отчаянии подтвердил пацаненок, пританцовывая в нервозном нетерпении, и Катя заметила, что один его сапог «просит каши», другой покуда «держит рот на замке». – Авдотья Васильевна за вами послала… Им шибко помощь нужна. Не в себе она – плачет, рыдает, божиться себя жизни лишить! А вы помочь обещались.
– Да… Я бегу… бегу! Ах, как жаль… Как мне жаль… – художник обратил взор к Катерине. – Умоляю простить. Возможно, в следующий раз… Если вы снова придете…
– Простите, вы что-то сказали про мою мать?.. – взволнованно напомнила Катя и замолчала, осознав, что в контексте новости о чьей-то внезапной кончине ее задерживающий вопрос неуместен.
– Приходите обе, – художник не слышал ее. Глаза, секунду тому бывшие светлыми, потемнели, лицо закоченело от бесконечного горя, уже вползающего в его душу холодной змеей.
– Я приду, – пообещала Катя. – Когда вам удобно?
– Завтра, если вам будет угодно… Простите.
– Я все понимаю, – в этом Катя заверила уже совершенно пустую комнату.
Художник исчез из номера вслед за мальчишкой в картузе. Кажется, в смятении чувств Котарбинский так и не выпустил из рук набросок ее портрета – мольберт, за которым он работал, был пуст. Катя без особой надежды поискала рисунок среди вороха бумаг на столике рядом и махнула рукой.
– Вы слышали? Он ушел… – подождав, окликнула Катя натурщицу в спальне.
Та не ответила.
Катерина