Три этажа. Эшколь Нево
Босая, без одежек она выглядела маленькой и хрупкой, что заставляло меня осторожничать. Честно говоря, я попросту боялся раздавить ее своим огромным телом. Не забывай, что я уже двадцать лет не был ни с одной женщиной, кроме жены. Она, как выяснилось, тоже. Когда я из нее вышел, обнаружил, что член весь в крови. Я не так уж и удивился. По тому, как она съежилась, когда я в нее вошел, и как пыталась изобразить оргазм, не представляя, что это такое, было нетрудно догадаться, что это у нее в первый раз.
Она вытерлась своей майкой, и я спросил ее, почему она скрыла от меня, что она девственница. Она погладила мне руку и сказала:
– Потому… Потому что не хотела, чтобы ты подумал, что я маленькая.
Меня охватил страх – нелепый, но оттого не менее сильный. Я испугался, что сейчас сюда ворвется мой отец, вышвырнет меня на лестницу и заорет: «А об Айелет ты подумал?»
Я спросил, закрыла ли она дверь.
– Конечно, – ответила она.
Я спросил, не больно ли ей. Она сказала: «Чуть-чуть» – и продолжала гладить мою руку. Меня это раздражало. Айелет после секса всегда покусывает меня в шею. Я вдруг понял, как мне этого не хватает. Сел и сказал:
– Вставай. Пошли к бабушкиному компьютеру.
– Незачем к нему идти, – ответила она.
– Как это незачем? А бабушкины письма к Эльзе?
– Нет никакой Эльзы.
– Нет?
– Нет.
Мне захотелось ее ударить. Я изо всех сил сдерживался, чтобы ей не врезать. Сунул руки под задницу, чтобы ни одна из них не взлетела к ее щеке. Или не схватила бюст Моцарта и не шваркнула ей по башке. Вставай, сказал я себе. Помойся. Оденься. И выметайся отсюда. Вечером она улетает в Париж, а пока все, что ты можешь сделать, – это свести ущерб к минимуму.
Так я и поступил. Встал. Смыл с себя ее кровь. Оделся. Сказал ей, что мне пора на работу. Что она красавица. Что она еще сделает счастливыми многих мужчин. Спросил у нее, не хочет ли она, чтобы я принес ей стакан воды. Или сварил ей кофе. Я старался ничем не оскорбить ее достоинства. Она все это время молчала. Свернулась клубком в кресле и следила за мной глазами. Обнимала руками коленки. Накручивала на палец волосы. Даже когда я наклонился, чтобы на прощанье поцеловать ее в щеку, она не произнесла ни слова. В тот момент я истолковал ее поведение как смирение с судьбой. Как признак зрелости.
Но все же на всякий случай вернулся с работы попозже. Чтобы не столкнуться с ней ненароком.
Записка с двери спальни исчезла. Айелет ее сняла. И все же я добровольно отправился в ссылку на диван в гостиной. Дважды посмотрел теледебаты. Когда смотрел повтор, заметил, что от воплей участников за милю несет фальшью. Что, как только спадает накал дискуссии, режиссер делает им знак и они начинают орать. Потом я лежал, уставившись в потолок, прокручивал в голове события этого дня и твердил себе: «Что ты натворил, идиот, что ты натворил?» Но потом успокаивал себя: «Не парься, она уже в Париже».
Тогда я и отправил тебе первую эсэмэску. Я понимал, что ты – единственный, с кем я могу этим поделиться. Хоть мы и не общались