Крипипаста. Влад Райбер
была не просто злая шутка, а попытка меня убить. Я сломал руку, напоролся ногой на разбитую бутылку и истекал кровью. Мне повезло, что мой мобильник упал недалеко от меня и я смог набрать 112. Сам бы я оттуда не выбрался.
Зачем мой друг Женька это сделал? Ведь в детстве мы ни разу серьёзно не поссорились, и вряд ли он мог держать на меня какую-нибудь обиду. Об этом я думал два месяца пока носил гипс, а потом решил съездить к нему на могилу. Не знаю зачем. Из одних суеверных соображений, наверное.
Для того чтобы найти родственников Женьки, мне пришлось серьёзно постараться. Ведь я знал только город, где он жил, его имя и фамилию, ну и ещё имя матери. Где я только не искал. И наконец связался с его матерью.
Я сначала и не понял, что это та самая женщина. Всё совпадало, кроме одной детали – её сын был жив. Инвалид, но живой. Я подумал, может быть это другой сын? Нет. Оказалось, что это был Женька.
В пятнадцать лет он заболел воспалением лёгких. Пережил сильный жар, но уже не стал прежним. Когда температура поднимается выше сорока двух градусов, мозг начинает сгорать. Вот он и остался инвалидом. Не говорит, не выказывает никаких эмоций. Только ходит, ест и спит. Поэтому Женька и перестал учиться в подростковом возрасте, а по школе стали ходить слухи, что он умер.
Я столько лет думал, что так оно и есть. И не мог поверить, когда узнал, что друг моего детства жив. Поехал в гости, чтобы убедится лично. Его мама радушно меня приняла. Для своего возраста она выглядела довольно хорошо. К тому же оказалась бодрым и жизнерадостным человеком, так и не скажешь, что живёт с сыном-инвалидом.
А тридцатилетний Женька никак на меня не реагировал. Он сидел на диване, худой и сутулый. В старой майке, в спортивках с пузырями на коленках. Он только повернул голову в мою сторону, когда я вошёл.
– Ну, привет, Женька, – сказал я. – А мне говорили, что ты умер.
Женька теперь выглядел не на два года старше, а на все десять. Смотрел он на меня равнодушно, будто не на человека, а на какое-то препятствие между ним и стеной.
– Он не разговаривает, – сказала его мать. – За пятнадцать лет ни слова не сказал.
– А чувства какие-нибудь выражает? – спросил я потихоньку, боясь неосторожно обидеть старого друга.
– Ну, если его рано разбудить, то обязательно состоит недовольную мину, а так нет, – женщина рассмеялась, будто сказала шутку. – Он у меня как кот. По квартире бродит. Телевизор включишь – смотрит. Есть позовёшь – поест. Может сам себе пельмени сварить, чайник на плиту поставить. Моется сам, а бриться не бреется.
Потом мы пили чай. И Женька с нами сидел, жевал бублик, никак не реагировал ни на меня, ни на мать, будто нас не было. Я смотрел на него и думал, неужели это он тот самый парень, который играл на гитаре и писал песни, который бежал на речку в шесть утра встречать рассвет.
Помнит ли он что-нибудь? Думает ли о чем-нибудь? Я об этом спрашивал и себя, и Женькину мать, а она только пожимала плечами, будто ей это