Ты взойдешь, моя заря!. Алексей Новиков
от предчувствия любви, чистой, как небо, и вечной, как вселенная. В те годы даже гарнизонного офицера, случайно устремившего взор на юные прелести Аннет, она называла в своих дневниках не иначе, как иммортель[9]. Но не успела еще и помечтать всласть шестнадцатилетняя девчонка, как ее отдали в жены старому генералу Керн. Сразу отцвели тогда бессмертники-иммортели, а в ее дневнике к волшебному яду слов о верности, вечности и блаженстве прибавилась лишь одна строка: «Мой муж спит или курит без конца… Боже, сжалься надо мной!..»
Анна Петровна сделала над собой усилие, чтобы вернуться мыслями в гостиную генерала Базена. За роялем все еще сидел маленький чудодей, и песня снова уходила в бескрайные просторы, туда, где сияет чистое небо и сызнова цветут для девчонок бессмертники-иммортели.
Глинка кончил играть и встал. Анна Петровна сказала ему восторженно, будто в самом деле осталась лубенской мечтательницей:
– Слушая вас, становишься лучше и чище! Вы можете делать с людьми все, что хотите.
– На то он и композитёр! – откликнулся Левушка Пушкин.
Анна Петровна подарила артиста молящим взглядом.
– О если бы моя просьба могла что-нибудь значить!..
Но Глинка отрицательно покачал головой.
– Простите меня великодушно, сейчас я ничего не могу произвести!
Он сел около Анны Петровны и, словно боясь разговора о музыке, перевел речь на Украину.
Гости собирались уходить. Лев Сергеевич налил рюмки.
– За священный союз… – начал он и тотчас перебил себя: – Э, нет, к черту этот обанкротившийся союз! Пью за священное содружество поэзии, музыки и любви! – Подняв рюмку, он поклонился Анне Петровне, потом обратился к генералу Базену: – И за прекрасное вино, несущее в себе больше любви, музыки и поэзии, чем может вместить смертный!..
…Молодые люди проводили Анну Петровну до дома. Моросил дождь. Туман снова завладел городом. Там, где недавно сиял золотой день, теперь едва были видны огни масляных фонарей да над ними неподвижно висела траурная копоть.
– Вы всегда будете у меня желанным гостем, – сказала Глинке Анна Петровна и скрылась в мрачных воротах.
– Ты где обитаешь, Мимоза? – спросил, кутаясь в крылатку, Лев Сергеевич.
– Совсем неподалеку, на Загородном.
– Пожалуй, зайти к тебе? – задумался Пушкин.
– Буду душевно рад.
– Но имей в виду, – продолжал Левушка, строго глядя на пансионского однокашника, – объявляю заранее: ни чая, ни кофе, ниже святой воды не приемлю!
– Поступим согласно условию и обстоятельствам, – отвечал Глинка.
– Помни, однако, что поить меня накладно.
– А где же это видано, чтобы напоить Льва и не быть в накладе? Идем, пока не вымокли до костей.
По приходе к Глинке Лев Сергеевич внимательно исследовал марку красного вина, предложенного хозяином, и, одобрив, наполнил бокалы.
– Стало быть, Мимоза, в артисты метишь? – спросил он, прихлебывая.
– Молчат ныне музы, – отвечал Глинка.
– Неужто
Цветок-бессмертник