Мельница купца Чесалкина. Илья Салов
тоже его первейшим удовольствием. Он даже любил подавать убитую дичь, причем лазил в воду и не боялся ни простуды, ни раковин, ни змей, ни острого камыша.
– Да что вы не стреляете? – бывало, спросишь его.
– Нельзя! – отвечал он глубокомысленно: – сан не дозволяет! Сказано: ни едина тварь да не погибнет от рук твоих.
– А рыбу-то ловить разве не все равно? тоже – тварь.
– Нет, это – дело десятое! Все апостолы были рыбари.
И действительно, дьякон, по примеру апостолов, был коренной рыбарь. Отправиться в ночь куда-нибудь верст за десять с целой вязанкой удочек, с целью на излюбленном месте встретить зарю, было для него нипочем. Подоткнет, бывало, под кушак свое рыжее полукафтанье, надвинет на голову изодранную шляпенку – и марш.
– Далеко? – спросишь его.
– Под Шептаковку! Лещи икру начали метать, по камышам словно свиньи возятся, – сам видел!
А воротится, бывало, с пустыми руками.
– Где же лещи-то? – спросишь, бывало.
– Да что! Какая штука-то стряслась! вы послушайте-ка…
И начинает, бывало, рассказывать, какая стряслась с ним штука, а на поверку окажется, никакой с ним штуки не стряслось, а просто не было рыбы, да и лещей, возившихся подобно свиньям, он сам не видал, а поверил на слово какому-нибудь шутнику.
Тем не менее, однако, без отче и охота – не охота. И рыба не ловится, и дичи нет… Места, где держится рыба, он знал как свои пять пальцев. Первый сообщал всегда о прилете и отлете птиц. Подслушивал, где квохчут сомы, и сию же минуту летит с донесением: «Пойдемте, говорит, перемет ставить в Федотовой затоне. Сомы квохчут!»
Во время, рыбной ловли тут же на берегу варил уху и, надо сказать правду, варил великолепно, а главное, все это делал живо. Живо дров наберет, котелок приладит, рыбу перечистит, живо все это пристроит, не переставая в то же время следить за поплавками своих удочек, которых набирал всегда во множестве.
– Ну, ну, бери, что ли! – проговорит, бывало, поглядывая на удочки: – а то соскучусь, уйду! – И, смотришь, уговорил-таки, тащит какую-нибудь рыбу.
– Ишь, повел! Ишь, повел! – шепчет, бывало, поглядывая на удочки: – непременно лещ… Окунь, тот как собака хватает – с налету.
Словом, дьякон был молодец на все. Кроме рыбачества, он был мастер и мозоли вырезывать и выправлять ногти на ногах, если растут неправильно и впиваются в тело, умел стричь волосы под гребешок или а ля полька; комнаты оклеивать обоями, а уж в бане никто, бывало, не собьет так мыло, как он, никто так не нахлещет веником и никто так не натрет спину мочалкой, как он. Все косточки порасправит, все ребра переберет.
Бывало, засядешь с ним где-нибудь на берегу реки под тенью ивы (он и сиденье умел отлично устраивать; расковыряет, бывало, пяткой местечко для ног, нарвет лопухов, раздвинет камыш, и садись), закинешь удочки, а он начнет рассказывать разные анекдоты про семинарию, про монахов, про попов, про дьячка, обвенчавшего вокруг пенька в лесу какую-то свадьбу, – и не видишь, как время пройдет. Жадности, свойственной сану, он не