Аромат желания. Анна Данилова
Оле домой ночью?
– Он был у меня, – спокойно произнесла Тоня. – Хотите чаю?
– Можно. Знаете, на улице такой холод…
Тоня вышла из комнаты, и за эти минуты, что ее там не было, Виктор не произнес ни слова. Он, уставившись в одну точку, думал. Глафира попыталась задать ему какие-то наводящие вопросы, но он никак не отреагировал на них, словно не слышал, словно был в это время очень далеко. И только когда Тоня вернулась, он вдруг словно ожил, очнулся и заговорил быстро, сумбурно, пытаясь ей доказать свою невиновность:
– Мы просто поужинали и сыграли в карты… А потом ушли. И никого я не собирался ни грабить, ни усыплять, ничего такого… Тоня, ты веришь мне? Веришь? Обещаю тебе, все скоро изменится, и я поговорю с Катей, просто мне надо знать… Ты сама знаешь, о чем я. Мне, кроме тебя, никто не нужен. Это правда. Но я не могу жить здесь, в твоей квартире, ведь мне ну совершенно нечего тебе дать. Что мне делать?
Здесь, на глазах Глафиры, разыгрывалась настоящая драма! Ну, все, как она и предполагала! В той недосказанности, которая чувствовалась в словах Виктора, заключалась та тайная, внутренняя мужская жизнь, которой он и жил, неуверенный в себе и финансово зависимый от женщин. И еще Глафира поняла, что ему хорошо с этой женщиной не только из-за того реального комфорта, тепла и вкусной еды, что для мужчины всегда являлось немаловажным, что он, возможно, любит ее как человека, чувствует, что любят и его. И ни с кем не делят. И не прилагают никаких усилий, чтобы оставить его при себе. Он сам готов развязаться со своей прошлой жизнью и бросить своих любовниц, лишь бы его оставили здесь навсегда.
Он повернулся к Глаше и покачал головой:
– Ну, посмотрите на меня. Я что, похож на вора? Что у нее унесли? Ведь если ее били, значит, хотели, чтобы она отключилась, чтобы ограбить ее квартиру, я так понимаю… Но я не подлец, я не вор, не грабитель, не бандит! Я много лет люблю вот эту женщину, но не имею права жениться на ней потому, что я нищий! Так сложилось в моей жизни…
Глаша понимала, что он говорит не столько для нее, сколько для Тони. Чтобы она услышала это признание в любви пусть даже и таким нелепым образом.
Говоря о своей любви к этой моложавой, пятидесятитрехлетней женщине, которая (и это трудно было не заметить) тоже любила его, он весьма эмоционально жестикулировал, и Глаша разглядела его красивые руки, изящные пальцы. В этом заблудившемся в своих любовницах мужчине чувствовалась порода. Он был красив той внутренней красотой, которую накладывает на лицо страсть. Вероятно, он был страстным мужчиной. И одновременно, в быту, ленивым. И нерешительным тоже. И спасти его могла лишь одна женщина, которая никогда не претендовала на взаимность, которая жила вот этими встречами и принимала его у себя в те минуты, когда ему некуда было идти. Она предоставляла ему кров, наверняка у него была здесь своя кровать или диван в одной из ее комнат, а в шкафу выделена полка, куда Тоня складывала его чистое и выглаженное белье, пижаму, новые, с этикетками, носки. А в морозилке были заморожены его любимые голубцы или домашние