Настроение: со льдом!. Екатерина Риз
меня. Я ужасная, я предательница, я знаю. Но я так его люблю. Прости нас, пожалуйста. Ты ведь простишь, правда?
Я молчала. Просто не могла ничего сказать. Мне казалось, что если я произнесу хоть слово, если найду это слово для сестры, для Виталика, для родителей, у которых, судя по всему, всё хорошо, то пути назад для меня уже не будет.
Мама снова из кухни выглянула, увидела нас с Лялей, стоявших в обнимку, точнее, то, что она висла у меня на шее, и улыбнулась. Едва ли не руками в умилении всплеснула.
– Соскучились? Тома, тебе нужно приезжать чаще, а не раз в три месяца. Ляля без конца о тебе говорит.
Я, наконец, смогла сделать вдох, и будто ожила в этот момент. По крайней мере, в голове, как мне показалось, что-то лопнуло. Взорвалось, и перед глазами встал туман. Я поняла, что я переполнилась злостью, до краёв. Поторопилась сделать шаг назад, и Ляле пришлось опустить руки.
– Я поеду к бабушке, – сообщила я, стараясь не встречаться ни с кем взглядом.
– Томочка, ты злишься?
– Она не злится, Ляля, – успокоила сестру мама, прежде чем я успела что-то сказать. – Она просто устала с дороги, и Томе, правда, лучше поехать к бабушке. Зачем столько людей в доме. Мы завтра встретимся и всё обсудим. Правда, Тамара?
Я лишь кивнула, развернулась и буквально выбежала за дверь. Почувствовала огромное облегчение, оказавшись в подъезде.
Странно, но я даже не плакала. На дорогу за город, до бабушкиного дома, у меня ушло больше часа. Я будто оглушённая садилась и выходила из автобуса, ждала следующего на остановке, потом сидела, прижавшись виском к холодному стеклу, и, кажется, даже ни о чем не думала. И только когда увидела бабушку, разрыдалась. Только помню, как спрашивала ту раз за разом:
– За что? За что так со мной?
Ответа ни у кого не было. Бабушка могла лишь жалеть меня, гладить по голове и обещать, что всё наладится. Однажды всё обязательно наладится. Весьма расплывчатое, неопределённое обещание.
Вечером приехали родители. Одни, без Ляли. Я сидела в саду и слышала их голоса, как они разговаривали с бабушкой. Та негодовала, называла дочь и зятя бездушными, а мама с ней, кажется, спорила. Папа, как всегда, предпочёл отмолчаться. Мне не хотелось с ними разговаривать. Мне даже не было интересно, что за разговор ведётся на кухне. Я и без того всё знала. А позже мама вышла ко мне в сад, одна. Прошла к беседке, в которой я сидела, и присела рядом. Начать разговор не торопилась, разглядывала что-то вокруг, но на меня не смотрела. То ли желания не имела объясняться, то ли смелости не хватало. Я тоже молчала. О чем я могла ей поведать? О своих обидах? Вряд ли ей было интересно. Что она вскоре и подтвердила своими первыми словами:
– Ты должна понять, – сказала она.
Я повернула голову, посмотрела на неё.
– Что я должна понять?
– То, что от тебя уже ничего не зависит. Никто не виноват, Тома, что так случилось. Они любят друг друга. И это ты должна понять.
Я