Фея Семи Лесов. Роксана Гедеон
Джакомо стояли слезы.
– Теперь они примутся за меня, – понуро сказал Розарио. – Это уж точно. Джакомо они не тронут, зато до меня доберутся. Видно, мне тоже придется сверкнуть пятками.
Нунча, доселе молчавшая и с усталым равнодушным видом сидевшая у стены, вдруг встрепенулась.
– Нет, будь спокоен, на тебя они не обратят внимания. Им хватит трех моих внуков. Сантони прекрасно знают, что хватят через край, тронув тебя. Ведь тогда это была бы уже не вендетта, а убийство.
Джакомо нетерпеливо пожал плечами, словно хотел что-то возразить, но промолчал. Нунча говорила так, будто все, что произошло раньше, было справедливо, и лишь с Розарио начнется настоящее преступление. Возможно, так считали все в деревне. Но нам привыкнуть к мысли о справедливости и закономерности происшедшего было очень трудно.
Луиджи обещал вернуться к Пасхе, но, разумеется, не вернулся. Он был во Флоренции, но наша мать ничего не знала о нем. Этот чудесный город проглотил Луиджи, как и многих других, ему подобных.
Ходили слухи, что он служит переписчиком у какого-то торговца…
6
К весне мы совсем разорились. Денег у нас не стало, и жили мы преимущественно с того, что давали сад и огород. Этого редко когда хватало на пропитание. Хлеба купить было не на что, и мука вся кончилась. Украшением стола стала считаться даже обычная для всех полента. Чаще всего Нунча ставила на стол салат, бобы, брюкву и виноград. В огороде зрели томаты, но не из чего было приготовить вкусную пиццу. Мы кое-как перебивались, потому что Розарио служил в трактире. Да еще выручали заказы на пряжу, которые давали нам синьоры дель Катти. Но о будущем и помыслить было страшно. Нунча стала так стара, что не могла копаться в земле. Она распродала всю нашу живность, включая и всеобщую любимицу корову Дирче. Кур нечем было кормить. Они стали есть собственные яйца, и Нунча сочла невозможным держать в доме и птицу.
Когда пропал Луиджи, Нунча совсем состарилась и расхворалась. Она никому не жаловалась, но, идя по дому, не могла не остановиться передохнуть, а когда стояла, то шаталась и хваталась рукой за стену, чтобы не упасть. У нее болело сердце и ныла поясница, ноги не слушались. Черные глаза вваливались все больше и больше, морщины крепче въедались в ямы щек…
– Сколько тебе лет? – спросила я как-то.
Она долго шевелила губами, будто пересчитывала что-то, а потом прошептала:
– На сретенье восьмидесятый годок миновал… Помнится, мне эта цифра показалась столь ужасной, что я не могла произнести ни слова в ответ.
Наступила весна 1778 года, и в первых числах мая мне исполнилось восемь. Однажды вечером, когда я и Розарио увлеченно слушали рассказы Джакомо, ко мне, тяжело дыша, подошла Нунча и ласково погладила меня по голове. Я изумленно отстранилась. Ее ласка была столь редкой, что не удивиться ей было невозможно.
Кряхтя, она уселась рядом с нами.
– Завтра пойдешь в тратторию вместе с Розарио, – сказала она тихо, закрывая глаза, словно в забытьи. –