Муки совести. Август Юхан Стриндберг
далеко, как только мог, высунулся из окна. Галоп становился все ближе, сменился медленной трусцой и смолк. Лязганье сабли и шпор, шаги по крыльцу – и в руках у господина фон Блайхродена оказалось письмо. Он вскрыл его по сгибу и прочел.
– Который час? – спросил он вдруг себя самого. – Шесть? Значит, через два часа, господин патер, пленных надлежит расстрелять без суда и следствия.
– Быть того не может, господин лейтенант, людей не отправляют в вечность таким способом.
– Вечность или не вечность, но приказ гласит, что это должно быть сделано до вечерней зори, коль скоро я не желаю, чтобы меня самого сочли за пособника партизан. Далее следует суровый выговор за то, что я не сделал этого уже тридцать первого августа. Господин священник, пройдите к ним, поговорите с ними и избавьте меня от неприятностей…
– Значит, по-вашему, сообщить людям справедливый приговор – это неприятность?
– Я ведь все-таки человек, или вы думаете, что я не человек?
Он рывком распахнул сюртук, чтобы глотнуть воздуха, и начал расхаживать по комнате.
– Почему нам нельзя всегда оставаться людьми? Почему мы всю жизнь должны раздваиваться? О Боже, господин патер, пройдите, побеседуйте с ними. Они женаты? Есть ли у них жены и дети? Или, может, родители?
– Они холосты, все трое, – отвечал священник, – но уж эту-то ночь вы могли бы им подарить.
– Не могу! Приказ гласит: до вечерней зори, а на рассвете нам выступать. Пройдите к ним, господин патер, пожалуйста, пройдите к ним.
– Я пройду, господин лейтенант, только и вы попомните: вам нельзя никуда выходить без военного сюртука, не то вас постигнет та же судьба, что и этих троих, ибо именно мундир превращает человека в солдата.
С этими словами патер ушел.
Господин фон Блайхроден в крайнем возбуждении дописал последние строчки письма, запечатал его и позвонил.
– Отправьте это письмо, – сказал он вошедшему вестовому, – и пришлите ко мне сержанта.
Сержант явился.
– Трижды три будет двадцать девять… нет, трижды семь будет… сержант, возьмите трижды… возьмите двадцать семь человек и через час расстреляйте пленных. Вот приказ.
– Пристрелить? – недоумевающе переспросил сержант.
– Да, да, расстрелять. Выберите самых неисправных солдат, из тех, что уже бывали в деле. Вы меня поняли? Ну, например, номер восемьдесят шесть – Безеля, номер девятнадцать – Гевера и в таком же духе. Кроме того, отберите вспомогательную команду для меня, шестнадцать человек, и немедля. Самых отборных. Нам надо произвести рекогносцировку в Фонтенбло, а пока мы вернемся, чтоб все было сделано.
– Шестнадцать человек для лейтенанта, двадцать семь – для пленных. Да хранит вас Бог.
И он ушел.
Лейтенант снова застегнул сюртук доверху, надел портупею, сунул в карман револьвер. Затем он зажег сигару, но ему не курилось, потому что воздуху в легких не хватало. Он смахнул пыль с письменного стола, достал носовой платок и протер им нож для разрезания бумаги,