Комната на Марсе. Рэйчел Кушнер
костюма за $129.
– Там тебя приоденут, – сказала Конан. – Выйдешь как картинка.
– Где они взяли эту дуру? – сказала кто-то. – Ей костюмчиков дешевых захотелось.
Где они взяли любую из нас. Это знали только мы сами, и никто этого не говорил. Кроме Лоры Липп.
– Хочешь знать, что они делали с детьми? – спросила меня Лора Липп. – Та старая леди и ее психанутый муж из «Волшебной горы»?
– Нет, – сказала я.
– Ты не поверишь, – продолжала она. – Это бесчеловечно. Они…
Прогремело объявление по громкоговорителю. Нам сказали оставаться на местах. Автобус останавливался, чтобы выпустить трех мужчин, сидевших в отдельных клетках в передней части салона. Во время высадки с них не сводили пушки, как и с нас.
– Мать моя женщина, – сказала Конан. – Я пробыла там шесть месяцев.
Женщина, сидевшая впереди Конан, застремалась как подорванная.
– Ты реальный чувак? Реальный? Черт. Охрана! Охрана!
– Успокойся, – сказала Конан. – Я там, где надо. То есть не надо. Это вообще никому не надо. Но они подчистили мое дело. Они лажанулись и посадили меня с кавалерами в старом городе, в Центральный мужской. Это был откровенный ай-я-яй.
Раздались смешки и сдавленный ржач.
– Они посадили тебя в мужской обезьянник? Они думали, ты правда чувак?
– Не просто в окружной. Я была в тюрьме штата Васко.
По проходу прокатился гомон недоверия. Конан не стала никого убеждать. Позднее я узнала подробности. Конан действительно была в мужской тюрьме, по крайней мере в приемнике. Она, или лучше сказать он, на самом деле выглядела как мужчина – именно так я и буду говорить о нем в дальнейшем.
Я сожалею о «Комнате на Марсе» и о Кеннеди, но есть и другие вещи, о которых вам бы, наверно, хотелось, чтобы я сожалела, хотя это не так.
Я не сожалею о тех годах, что прожила под кайфом, читая между делом библиотечные книги. Та жизнь не была плохой, даже если я вряд ли вернусь к ней. Я зарабатывала стриптизом и могла позволить себе покупать что хочу, а хотела я наркотиков, и если вы никогда не пробовали героин, я вас просвещу: под героином вы себе нравитесь, особенно поначалу. И другие люди тоже вам нравятся. Вам хочется быть снисходительными ко всему миру, всем дать поблажку, отнестись по-доброму. Ничто не приносит такого умиротворения. Первым, что я пустила себе по вене, был морфин – один парень по имени Билл растворил мне таблетку в ложке воды и помог уколоться, причем он не был для меня кем-то особенным, и я не думала всерьез о наркотиках, просто то, как он бережно взял мою руку и нащупал вену, то, как аккуратно ввел иглу, такую тонкую и изящную, сама эта ситуация со случайным парнем, которого я больше никогда не видела, вколовшим мне дозу в заброшенном доме, – все это было именно тем, как девушка понимает любовь.
– Кайф от иглы, – сказал он. – Он тебя схватит за загривок.
Он обхватил меня за затылок, словно резиновыми щипцами, а затем по всему телу разлилось тепло. Я испытала самое большое расслабление