Собрание сочинений в 20 т. Том 14. Тайна трёх. Дмитрий Сергеевич Мережковский
святым и страшным, а только смешным и отвратительным кажется эллино-римской древности, так же как и нашей европейской современности, лицо Египта, обращенное к Богу-Животному.
«Средоточие храма – не бог, а… кошка, крокодил, козел, бык или пес», – смеется Лукиан, самозатский насмешник, тот самый, который с такою же легкостью посмеялся и над «Распятым Софистом».
И св. Климент Александрийский вторит Лукиану безбожнику: «Внутреннее святилище египетских храмов завешано золотыми завесами, а когда мы ищем бога, жрец подходит с важностью, воспевая песнь; приподымает завесу, как бы желая показать божество, и возбуждает в нас великий смех, ибо мы видим не божество, а кошку, крокодила, змею или иного мерзостного гада. Египетский бог является зверем, валяющимся на пурпуре».
К «великому смеху» мы уже не способны; мы только усмехаемся брезгливо, глядя на тщательно спеленутые мумии кошек или крокодильих детенышей, на маленькие кладбища мух-кантарид и навозных жуков. Кто эти зверепоклонники – дикари, дети или сумасшедшие?
Но вот, уже не смех, а ужас. «Случилось в области той (Мендесской) такое диво при мне: с женщиной козел всенародно смесился, и это стало всем ведомо», – сообщает Геродот (II, 46).
Один из лучших знатоков второй книги Геродотовой, посвященной Египту, немецкий египтолог Видеманн полагает возможным и вероятным священное скотоложество в Египте: по смыслу обряда женщина совокупляется, конечно, с богом, а не с животным.
Мендесский козел или овен, Banibdiduit, сокращенно Bindidi, есть «живая душа» бога солнца Ра, или бога мертвых, Озириса. «Банибдидуит – великий бог, жизнь Солнца, юных жен оплодотворяющий, источник силы мужской у богов и людей», – гласит мендесская надпись.
«Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом», – возвещает Моисей во Второзаконии (XVII, 21), и в Числах (XVIII, 23–27): «Женщина не должна становиться перед скотом для совокупления с ним… говорит Господь… Всем этим осквернили себя народы, которые я прогоняю от вас… И осквернилась земля… и свергнула с себя людей, живущих на ней».
Это сказано тотчас по Исходе из Египта, и уж конечно, Моисей не заклинал бы народа Божьего такою грозною клятвою из огня Синая, если бы не знал, какой для народа соблазн в этих неимоверных тайнах Египта. Во всяком случае, Моисей не смеется, подобно Лукиану безбожнику, св. Клименту и нам.
Нет, нам будет не до смеха, если мы только представим себе этот ужас воочию.
Вот она, юная жрица Мендесского бога, может быть, та самая девочка-подросток, лет тринадцати: «птица аравийская, миррой умащенная», тонкий стебель водяного цветка, янтарно-смуглое тело, розово-смуглые кончики острых сосцов, полудетских, полудевичьих; вся нагота ее – одна улыбка божественной «прелести-благости»:
Сладкая, сладка ты для любви.
И рядом – чудовищный козел или овен, сладострастно-смрадный Биндиди, – не черный ли Ночной Козел, Hyrcus Nocturnus, средневекового шабаша ведьм?
Этого почти нельзя вынести. И как могла Пречистая Матерь с Младенцем бежать в такую землю? Не проклясть ли нам Египта? Не бежать