Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972. Антология
этом, конечно, большая часть художественной колонии, особенно из числа лиц, склонных к мизантропии, никак не может быть выявлена без обращения к местным архивам. Среди потенциально восстановимых дезидерат – художница Лаврова, встречу с которой описывает Немирович-Данченко:
– Вы русская?
– Русская. Даже московская, если хотите.
– А мы вас с приятелем принимали за несомненную итальянку. Он только стоял за ваш тициановский тип, а я за оригинал Паоло Веронезе.
– Я также рада вас увидеть… поболтать. Так мало здесь русских встречается!
– Вы здесь давно?
– Три года. Два года я жила во Флоренции и Риме, а этот здесь в Венеции. Учусь. Старинные мастера и южное солнце – великая школа. Ее не заменишь ничем. Тут видны и понятны настоящие краски…[478]
Еще в меньшей степени поддаются учету лица, проживавшие в Венеции достаточно долго, но на постоянное место жительства не перебиравшиеся: помимо собственных писем или воспоминаний свидетельствовать их присутствие могут только случайные встречи. Так, Б. М. Кустодиев, приехавший в Венецию в 1907 году ради участия в Международной выставке, замечал в письме к жене: «Русских здесь масса – вчера Сергей Дягилев приехал, но я с ним не виделся, так как не особенно его долюбливаю»[479]. Два года спустя на то же изобилие соотечественников жаловался Бакст: «Приехал Дягилев, Фокин с семьей, Нижинский, конечно, Дункан с детьми; русских такая гибель – ни дать ни взять Биарриц!» [480]
Еще в меньшей степени поддается учету аристократическая ветвь диаспоры, жившая в сословной изоляции от компатриотов. Так, в биографии Волкова упоминается венецианский кружок княгини Долгоруковой, князь Лев Гагарин, князь Четвертинский и многие другие люди, среди которых единственное хорошо знакомое историкам литературы лицо – баронесса В. Икскуль фон Гильденбандт[481].
Одно из последних пополнений этой компании – и одновременно, кажется, последний рейс из исторической России в Венецию – случилось поздней зимой 1920 года, когда из сопротивлявшегося, но готового пасть перед большевиками Новороссийска вышел итальянский пароход «Семирамида» с небольшой группой беглецов на борту. Среди них была балерина М. Кшесинская, подробно описавшая это долгое плавание – через Константинополь и Пирей – и его благополучное завершение:
Десятого (23) марта, когда солнце уже начало заходить, вдали мы увидели первые очертания Венеции, верхушку Кампанильи и других церквей. Колокола зазвонили к вечерней молитве, и мало-помалу Венеция стала показываться во всем своем величии и блеске. Те, кто любит Венецию, поймут, что чувствуешь, когда подходишь к ней. Мы это ощущали еще сильнее после всего пережитого. Ровно в восемь вечера наш пароход бросил якорь против Дворца Дожей[482].
32
Набранная до событий 1917 года инерция русско-итальянских культурных связей не успела полностью заглохнуть
Немирович-Данченко В. Лазурный край. СПб., 1896. С. 181.
Письмо от 21 июня 1907 г. // Борис Михайлович Кустодиев. Л., 1967. С. 87. Тема «Дягилев и Венеция», даже в своем практическом аспекте, слишком громоздка, чтобы обсуждать ее здесь, но ср., впрочем, парадоксальное, хотя и неотменяемое суждение: «Вечером попал к Сереже. Он был очень рад меня видеть, полон новых проектов, довольно сумасшедших. Но я не рад тому, что он здесь. Это мучительный человек. Ей-богу, из‐за беседы с ним у меня возобновилось расстройство… Он лезет со своими рассказами о победах его <над?> всякими дрянными дилетантами. Я не так возмущен его пороком, сколько его отношением к нему, его купанием в нем, его фанатизмом и совершенно неуместной пошлостью. Его рассказ на эту тему также скучен и противен, как хвастанье какого-нибудь <Г.> Бартельса. Между тем я не удерживаю его – мне хочется все разузнать. Довольно мне вранья и от меня скрываемого. Да и весь Сережа грандиозен, но по существу пошл и пуст. Его восторг от Венеции портит мне впечатление. Что он во всем этом понимает? Вот теперь в утреннем свете все свежо, так божественно весело» (Бенуа А. Н. Дневник. 1908–1916. М., 2011. С. 22–23).
Письмо к Л. П. Гриценко-Бакст от 20 августа 1909 г. // Бакст Л. Моя душа открыта. Кн. 2. М., 2012. С. 156. Ср. кстати у Тэффи: «Центральное место Венеции – площадь святого Марка – напоминает русскую гостиную средней руки. Сидят, сплетничают, пьют чай, едят мороженное» (Тэффи. Заметки путевые и непутевые. СПб., 1912. С. 12).
См. о ней: Бокова В. Баронесса Икскуль // Лица: Биографический альманах. Вып. 4. М.; СПб., 1994. С. 95–123.
Кшесинская М. Воспоминания. М., 1992. С. 221.