Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972. Антология
пылким теоретиком и практиком туризма – естественно, сообразно моменту – внутреннего, хотя порой задумывался и о зарубежном: «В настоящее время затруднены наши сношения с заграницей. Но „ничто не вечно под луною“, отпадут эти затруднения, и наш туризм проложит себе дорогу к трудящимся по ту сторону границы»[509].
В его слегка хаотичном фонде в ГАРФ отложились машинописные воспоминания о венецианской поездке, совершенной в 1940‐х или 1950‐х годаз[510] автором и его спутницей; простая логика требует признать их принадлежащими его перу, хотя полной убежденности в этом у нас нет.
– Венеция, – указывая пальцем в синеватую темень ночи, бросил мне итальянец, с которым мы курили у открытого окна вагона.
Я порывисто высунулся и увидел ночь, опоясанную бусами электрических точек. Эти бусы были световым контуром «морской жемчужины» – Венеции. Поезд шел по мосту через лагуну; по обеим сторонам моста, соединяющего материк с островами, металлически поблескивала водная поверхность, все больше и больше отражая электрические бусы и световые снопы лучей; они мчались к нам с быстротою 60 километров в час.
Еще несколько минут, и стены вокзала, отразив дьявольский грохот поезда, приняли его у перрона. Пассажиры засуетились и стали выдираться через узенький коридор вагона со своими чемоданами, чемоданчиками, баулами и баульчиками. Вызвав фокино (носильщика), мы пошли к выходу, где по обыкновению нас облепила орава комиссионеров, расхваливавшая наперебой качество своих отелей. Друзья нас наделили адресом: отель Италия – Бауэра Грюнвальда. Агенту этого отеля мы передали свой багаж, и он нас проводил до гондолы, услужливо подготовленной для встречи клиентов. По ступеням вокзального плато, уходящим в черно-зеленую зыбь. Нищий, промышляющий специфически венецианской профессией, – придерживанием багром гондолы у спуска – помог нам сесть и тотчас же снял шляпу для вознаграждения. Я сперва возмутился, но потом пришел в юмористическое настроение и бросил на дно шляпы лиру.
«Мольто бенэ, сеньоре, бениссимо… грациэ», – отвесил он мне поклон, каким кланялись его предки 15 века.
Мы в гондоле.
Это довольно большая лодка, обычно окрашенная в черный цвет и покрытая лаком. Нос гондолы сохранил в несколько стилизованном виде форму «ростры» венецианских судов 9–10 века. Посредине гондолы расположена, как общее правило, беседка со шторами или нечто вроде паланкина. Внутри беседки два мягких кресла с высокими спинками (оба по направлению к «ростре») и два стула или скамьи по бокам. Мы уселись в эти кресла, причем я вытянулся и полулежа опирался головой на мягкую спинку кресла. Это было удобно. Кроме нас гондола приняла еще двух пассажиров – немецкую семью – и отошла от причала. Гондольер стал на корме гондолы и длинным, широколопастным веслом правил своим ленивым суденышком. Ритмически покачиваясь и остро впиваясь в окружающую нас панораму ночной Венеции, мы плыли по сложной сети водяных улиц – каналов. На перекрестках
Антонов-Саратовский В. П. Основные задачи советского туризма. <М.,> 1929. С. 9. См. также его весьма любопытные работы: Антонов-Саратовский В. Рабочий туризм при капитализме. М.; Л., 1932; Антонов-Саратовский В. П. Как вести туристскую работу среди иностранцев, работающих на предприятиях Союза ССР. <М.,> 1932; Антонов-Саратовский В. Беседы о туризме. М.; Л., 1930 и др.
Единственное основание для датировки – цены, но, судя по ним, поездка могла относиться даже к довоенному времени, что, в свою очередь, кажется не слишком вероятным по контексту: мог ли в 1930‐х годах высокопоставленный советский юрист отправиться в увеселительную поездку по Италии? В биографии его (Барков Б. Жизнь, избранная сердцем. Саратов, 1968) зарубежные путешествия не упоминаются вовсе, но зато мы можем предположить, что компанию ему составляла упомянутая там его жена Н. М. Маркова. Архивисты, описывавшие его фонд, также датируют рукопись 1950‐ми годами.