Каюсь. Том 2. Полина Александровна Раевская
возмущение и сомнения в том числе, – Но по «тарифу», который ты озвучила две недели назад. А касательно поступления – это от души, потому что хочу, чтобы у тебя было все хорошо. Но ты можешь использовать в качестве аванса для своей гордости.
–В каком это смысле?
–Ты знаешь в каком!– парирует с ноткой снисхождения, что меня напрягает.
–Не знаю и знать не хочу! –отрезала я, а Гладышев вдруг поднялся со своего места. Несколько долгих секунд мы смотрели друг другу в глаза, отчего у меня мурашки побежали по коже. Я вдруг так отчетливо ощутила потребность дотронуться до него, что казалось, кончики пальцев загудели. Олег же преодолел разделяющее нас расстояние и, скользнув ладонью по щеке, чуть склонил голову набок, шепча:
–Когда начнешь обдумывать мое предложение, поймешь.
–Не собираюсь я ничего обдумывать, – процедила с раздражением, хотя сама едва держалась на ногах, растворяясь в гипнотизирующем взгляде, плавясь от легкого касания горячей руки.
–Не рой себе яму, малыш, из которой не сможешь выбраться без того, чтобы не наступить на горло своей гипертрофированной гордости, – выдает он очередную заумность с самоуверенным видом, словно непременно так и будет, и никуда я от него не денусь. Мне хочется вспылить, но я вовремя прикусываю язык, потому что уже знаю, что да – так и будет, мать его. Слишком велико искушение, причем по всем фронтам. Нет больше сил противостоять ни своим чувствам, ни желаниям, ни уж тем более, стремлениям.
Гладышев притягивает меня к себе и целует в лоб, я же, погруженная в себя, даже не сопротивляюсь.
– Утром позвоню,– сказал он, направляясь к входной двери, и напоследок попросил.– Обдумай все хорошенько, не раздувая проблему. Сейчас как раз тот самый момент, Ян, когда нужно решить для себя, тебе важен человек или твоя обида.
–А может, это ты все подстроил с поступлением? –задумчиво озвучиваю пришедшую вдруг крамольную мысль, хотя конечно, это бред, в чем Гладышев меня сразу же убеждает.
–Это не мои методы, Чайка. Да и я бы никогда не причинил тебе намеренно зла.
–А что ты до этого делал?
–Боялся тебя, как огня, а в страхе все люди совершают ошибки.
Я засмеялась от столь сомнительной причины, но она грела мою израненную душу, мне было приятно это слышать и хотелось верить. Да что там? Я уже верила, хотя и старалась глушить в себе эти дурацкие порывы.
После ухода Гладышева, я некоторое время просто лежала и смотрела в потолок, ни о чем не думая, словно перезагружалась.
А потом вновь позвонила мама, и у меня будто щелкнуло. Я поняла, что не смогу сказать, что не поступила. Просто не смогу признаться в этом поражении. Мамы переживают неудачи детей еще острей, чем сами дети. Моя мама к тому же только-только выздоровела, пришла в себя после стресса и болезни.
Как я нанесу ей такой удар? Как скажу, что я в очередной раз подвела? Не представляю. Но в тоже время, не сказать – тоже неправильно. Я уже раз так делала, и ничего хорошего из этого не вышло.
Но что же