Знак И-на. Татьяна Веденская
на металл надавить слишком сильно, он начнет терять свою силу. Усталостное напряжение. Даже смерть босса начинала блекнуть и затухать в его памяти, как огонь в отсутствие кислорода. Даже измена жены больше не трогала его так сильно. Измена жены. Сами эти слова казались странными и эфемерными, как сгоревший газетный лист – тронь его, и слова распадутся в прах прямо в твоих руках. Не то чтобы он ничего не чувствовал – он словно временно оказался под наркозом.
Иван вспомнил, как несколько лет назад ему удаляли аппендицит. Обнаружили поздно, потому что он же – мужчина, он же не жалуется на какую-то ерундовую тянущую боль в животе. Иван сказал Лене, когда стало больно даже вдыхать. «Скорая» приехала только через сорок минут после этого, и фельдшер поменялся в лице, когда белый, как мел, Иван обрисовал ситуацию, а затем волком завыл, когда фельдшер попробовал пальпировать его живот. До больницы довезли быстро, но боль уже стала оглушительно нестерпимой, и к ней примешался смертельный страх: «Помру, не довезут до операционной». Иван терпел, не кричал, тем более что хирурга все равно не было на месте, какой толк от крика? Медсестра убежала его искать, а дежурный терапевт какое-то время с опаской поглядывал на Ивана, а затем покачал головой и сказал, что не надо так терпеть. И распорядился поставить Ивану капельницу с чем-то сильнодействующим, обезболивающим, кажется, морфином. Единственный во всей Ивановой жизни раз, когда он попробовал наркотик. Он помнил, как вдруг в одно мгновение ослепительная, лишающая рассудка боль – нет, не исчезла, но вдруг перестала иметь значение. Сознание Ивана все еще регистрировало боль в правом подреберье, но чувств больше не было, их отключили химическим способом. Остались только отупение и туман, безвкусная пустая мгла. Точно так же Иван чувствовал себя и сейчас. Отупение и туман. Даже от вчерашней ярости не осталось и следа. Пустое, все пустое. Новый год или нет – до чего же ему наплевать-то.
Удивительное дело, но жена тоже звонила ему несколько раз. Каждый раз, когда Иван видел ее фотографию, возникающую на разбитом экране телефона, он концентрировался на том, как по красивому лицу Лены расползается тонкая паутина линий на стекле. Это чуть-чуть помогало. Он не отвечал не потому, что хотел что-то ей доказать. Иван не понимал, что они могли бы друг другу сказать, если бы он даже и ответил на звонок. Впрочем, он догадывался, что у жены слова бы нашлись.
К четырем часам вечера, новогоднего вечера, Иван все еще сидел в кабинете, который он делил с другими оперативниками, на третьем этаже старого кирпичного здания на улице Кржижановского и смотрел на свои руки. Он был один в кабинете, другие сотрудники уже разбрелись по домам – праздник все-таки. Руки были грязные, чернота под ногтями, шершавая от холода кожа. Он так и не сподобился их даже нормально помыть. В туалете на этаже не было мыла и горячая вода была отключена – не вода, кран свернут. Просто так холодная вода плохо смывала гарь. Иван подумал, как бы хорошо было сейчас