Люсина жизнь. Лидия Чарская
стояла, не спуская глаз с моей воплотившейся, наконец, в реальный образ мечты. Вероятно, лицо мое было в достаточной мере глупо в эту минуту, потому что Ани громко расхохоталась, безо всякого стеснения указывая снова пальцем в мою сторону.
– Какая смешная! Ха, ха, ха, какая смешна девочка. Я еще не встречала таких. – Смех ее, против ожидания, был неприятный, слишком резкий и отрывистый; но даже и этот неприятный смех нравился мне, как неизбежная принадлежность моей царевны.
– Что же ты все молчишь, девочка? Может быть, ты проглотила язык? – снова рассмеялась Ани, прищурив глазки.
Бойкая Лили вторила ей, насмешливо поблескивая своими карими маленькими глазами. Но мальчики, Этьен и Вадя, хранили сосредоточенное молчание. Мария Клейн, дочь немца управляющего, как я узнала это потом, подняла на меня свои большие бесцветные глаза.
– Маленькая барышня сконфузилась. Это бывает, – произнесла, она, особенно отчеканивая слова.
Тут Этьен заложил правую руку за борт своего щегольского сюртучка и произнес тоном нравоучения:
– А смеяться без причины не следует, потому что это глупо.
– А тебя об этом не спрашивают, – резко оборвала его сестра.
– Этьен всюду с носом, – подхватили Лили.
– Всюду с носом, – вторил ей младший графчик.
Ани взглянула на младшего брата так, как, по всей вероятности, глядел легендарный крыловский слон на изводившую его лаем Моську, затем подпрыгнула на одном месте, оборвала какую-то травку на длинном стебле и перекусив ее хищными, острыми, как у зверка зубками, бросила мне торопливо через плечо.
– А почему ты называешь меня царевной, смешная девочка?
Мое сердце забилось сильно, сильно…
Вот наступила она, так давно ожидаемая мною минута! Моя мечта воплотилась. Моя далекая греза была передо мною. Как часто в моих мыслях я составляла целые разговоры с нею, проектировала долгие бесконечные и сладкие беседы.
И вот, наконец, она здесь, подле меня… Она спрашивает, я должна ей ответить. Наконец-то я могу сказать ей, как сильно я ее люблю, так сильно люблю, что готова всю жизнь отдать ей, по первому ее слову. Но вместо всего этого я стою со сконфуженным видом перед нею и дико, тупо молчу. Противная, ненужная застенчивость сковывает мои губы. Но глаза мои, должно быть, красноречивее всяких слов выражают волнующее меня чувство. Слишком красноречиво, очевидно, говорили они в тот миг о моей любви к Ани, потому что царевна Мигуэль, наконец, сжалилась надо мной.
Ее маленькая ручка легла на мое плечо, а коралловые губки, почти касаясь моего уха, шепнули:
– Милая, смешная девочка! Что ты боишься меня, ведь я тебя не обижу и буду дружить с тобою, если ты дашь мне слово исполнять все, что я захочу. Даешь?
– Даю! – без минуты промедления произнес кто-то, помимо меня, моими губами.
– Ну вот, за это-то я и подружусь с тобою, – тоном настоящей владетельной принцессы, произнесла уже вслух Ани, надменным жестом, откидывая назад свою золотую