Дикарь. Лидия Чарская
и бредит… И какая она стала маленькая и худенькая, если бы ты знала! Меньше тебя… А ведь ей уже шестнадцать, она на три года тебя старше, Маша… И какая кроткая, милая, прекрасная… Как мне хочется ее порадовать, но чем, чем? Ума не приложу… Положительно не знаю. Все у нее есть: даже драгоценности. Ее любит наш отчим и дарит ей к именинам и рождению разные хорошенькие вещицы. Вот разве ей цветов принести, как ты думаешь, Маша?
Но Маша не успела ничего ответить. Снова появился Сережка, очень довольный своим новым видом.
– Куртка знатная, и штиблеты тоже. И теперича я как бы барин. Только бы дядька не отнял в недобрый час.
– Ну, прощай, Вадим Григорьевич, счастливо тебе оставаться, – тряс он минутою позже грязной загорелой рукой руку Вадима, – до завтра. А что, может, и завтра нам от обеда мясца да хлебца?..
– Будь покоен, – произнес сурово Вадим и только при прощании с Марией его суровые стальные глаза приняли снова мягкое выражение, так необычно красившее это угрюмое юное лицо.
ГЛАВА II
Всеволодские и Стоградские
Давно уже затихли звуки шагов удалявшихся Сережки и Маши. Давно уже пестрые лохмотья смуглой девочки перестали мелькать между деревьями, а Дима Стоградский все еще стоял на месте и смотрел им вслед.
Около года назад он с матерью, её мужем, старшей сестрою и двумя братьями переехал в небольшое имение отчима, расположенное на берегу одного из крупнейших русских озер, в шестидесяти верстах от столицы и недалеко от небольшого уездного городка.
Из города сюда долетали фабричные гудки и звон церковных колоколов, а с озера и каналов – пароходные свистки да рев сирены, заглушавший временами меланхолический рокот редко тихих, часто совсем по-морскому бурливых волн.
Имение Петра Николаевича Всеволодского, отчима Димы, находясь в трех верстах от города, примыкало к лесу, наполовину сосновому, наполовину лиственному, раз и навсегда пленившему воображение мальчика.
Он рос с детства каким-то особенным ребенком. Молчаливый, упорно таящий в себе свои горести и печали, Дима Стоградский умел чувствовать и переживать события жизни не по-детски серьезно и глубоко. Угрюмый по виду, суровый, неласковый, мальчик отталкивал от себя окружающих своею кажущеюся холодностью и черствостью. Он никогда ни к кому не ласкался, ничего не просил, не высказывал никаких желаний. Смотрел всегда исподлобья, волчонком. И только в летнее время, когда семья Стоградских переезжала из имения на дачу и Дима мог исчезать на долгие часы из дома, с утра до позднего вечера находиться на лоне природы, которую любил каким-то исключительным восторженным чувством, он весь преображался. В ранние часы мог он подолгу любоваться дикими полевыми цветами, глядеть в небо, на плывущие по нему облака, а нежными летними вечерами – молча упиваться тихим мерцанием звезд и соловьиными трелями. Он любил до безумия грозы и бури и часто носился под проливным дождем навстречу порывам ветра по лесу, наблюдая восхищенными глазами бег золотых молний в небе и ловя напряженным слухом громовые раскаты.
– Димка